На этот раз не было ни ошибки, ни сомнений: ее первым мужчиной был Роберт; человеком, с которым она предавалась любви в садовой беседке, был Роберт; мужчиной, который знал каждый дюйм ее тела, который пробудил в ней женщину, подарив восхитительную тайну райского блаженства, был Роберт. Амалия чувствовала себя униженной и обесчещенной. «По какому праву он обманывал меня? Как это было организовано? С какой целью? Как я дошла до того, что позволила ему пробраться ко мне в постель?» — спрашивала она себя и не находила ответа.
Слов нет, Роберт и Жюльен были внешне очень похожи. Амалия вспомнила, что еще тогда, в самую первую ночь, муж показался ей слишком решительным и даже как бы изменившимся. Но разве ей могло прийти в голову такое? И как Роберт дерзнул овладеть ею, рискуя быть узнанным и преданным всеобщему осуждению, как того требовали строгие законы морали? Нет! Все это плод ее воспаленного воображения. Хотя ситуация была столь странной, что всякое могло случиться.
Он сказал тогда, что любит ее, и в этом заключался самый большой обман. Зачем надо было заходить так далеко?
Амалия ощущала себя блудницей, без вины виноватой грешницей и в то же время не верила в случившееся: Не хотела верить. Нормальные люди так не поступают и в подобные ситуации не попадают. Вероятно, страсть так захватила ее, что она не замечала ничего и никого вокруг. Сказалось и отсутствие опыта.
То, что Роберта тянуло к ней, как, впрочем, и ее к нему — это бесспорный факт. Скорее всего он хотел только поцеловать ее и ничего больше. Или же это была игра — одно из иезуитских изобретений Жюльена, — подтолкнувшая Роберта к тому, чтобы преследовать ее на вечеринке. Скорее всего так и было. Что он сказал тогда, увидев ужас на ее мертвенно-бледном лице? Да, кажется, так: «Это была глупая выходка и жестокая к тому же. Прошу простить меня».
Он должен был что-то сказать. Хотя бы для того, чтобы успокоить ее.
Сомнения мучили Амалию, не давали покоя все пять дней, прошедших после памятного вечера. В ту ночь она не сомкнула глаз до самого утра. Проводив гостей, Амалия долго не находила себе места. Она хотела получить ответы на многие вопросы, но боялась их, страшилась того, что могло ей открыться. Теперь каждую ночь у ее постели горел ночник. Амалия мечтала увидеть лицо человека, который пришел бы к ней сейчас, после всего случившегося. Но никто не приходил. Она не понимала, что бы это могло означать?
Если Жюльен недоволен ее поведением или смущен своим собственным, он вынужден избегать встреч. От камеристки Амалия знала, что почти каждый вечер муж ездил в Сан-Мартинвиль и возвращался домой за полночь. В послеобеденное время он занимался фехтованием, стрельбой по мишеням, а когда плавал на барже, еще и рисовал. Все это давало ему возможность мало бывать дома и практически не встречаться с ней.
Тогда Роберт, если он на самом деле был ее любовником, должен продолжить свои обольщения и при свете лампы. В противном случае можно подумать, что его замучила совесть. Хотя вряд ли он догадывался, насколько сильно она его подозревала.
Пламя в ночнике затрепетало, отразившись причудливыми тенями на потолке. Подумав, что кончилось масло, Амалия взглянула на маленькую лампу с темно-розовым стеклянным колпаком, но пламя вырывалось и замирало, освещая мягким розовым светом щеки молодой женщины, подчеркивая округлость ее груди в глубоком вырезе сорочки, придавая коже необычный оттенок. Пламя вновь затрещало и качнулось, но вряд ли от недостатка масла: Амалия сама видела утром, как горничная доливала его во все лампы. Она лежала, неотрывно глядя на пламя, но оно оставалось спокойным. Амалия не привыкла спать при свете, он резал глаза, мешал заснуть. Она отвернулась и подумала: «Отчего я маюсь и масло жгу зря? Может, задуть лампу — ведь все равно никто не придет?»
Последнее казалось Амалии особенно неприятным. Неужели никогда больше не почувствует она жарких объятий и нежной ласки возлюбленного, того, как зарождается в ней и распускается, словно огненный цветок, чувственная страсть? Не обрекла ли она себя на жизнь монашки в миру? Думать об этом становилось невыносимо, но и выхода никакого она не видела.
