— Вне всякого сомнения, — согласилась Ева, ужаснувшись этой мысли, и после завтрака, перед тем как заняться уборкой крошечного камбуза и мытьем посуды, проглотила таблетку. Все это так отличалось от трансцедентальной медитации и занятий керамикой.
На палубе Салли и Гаскелл продолжали ссориться.
— Что это ты подсовываешь безмозглым сиськам? — поинтересовался Гаскелл.
— Касательная терапия, телесный контакт, эмансипация путем осязания, — сказала Салли. — Ей не хватает чувственности.
— Мозгов ей тоже не хватает. Мне приходилось встречаться с дурами, но тупее этой не видел. Впрочем, я спрашивал про те таблетки, которые она принимает за завтраком.
Салли улыбнулась.
— Ах, эти, — сказала она.
— Да, эти. Ты что, решила лишить ее последней капли рассудка? — спросил Гаскелл. — У нас и так хватает забот.
— Оральные контрацептивы, крошка, старые, добрые противозачаточные таблетки.
— Оральные контрацептивы? Какого черта? Да она мне на дух не нужна.
— Гаскелл, радость моя, какой ты наивный. Для убедительности, только для убедительности. Это делает мои с ней отношения куда реальнее, не находишь? Все равно, что одеть презерватив на искусственный член.
Гаскелл смотрел на нее, разинув рот.
— Бог мой, уж не хочешь ли ты сказать, что вы…
— Еще нет. Длинный Джон Силвер пока в своей коробке, но вскоре, когда она почувствует себя вполне эмансипированной… — Она задумчиво улыбнулась, глядя на камыши. — Может, не так уж плохо, что мы здесь застряли. Это даст нам время, такое чудное время, а ты пока посмотришь на уток…
— Болотных птиц, — поправил Гаскелл, — и если мы не вернем этот катер вовремя, нам придется платить по огромному счету.
— Счету? — сказала Салли. — Ты что, рехнулся? Уж не думаешь ли ты, что мы будем платить за эту посудину?
— Но ты же арендовала ее на лодочной станции. Только не говори мне, что ты взяла ее без спросу, — сказал Гаскелл. — Господи, это же воровство?
Салли засмеялась.
— Честно говоря, Джи, ты чересчур морально устойчив. Но ты непоследователен. Ты крадешь книги в библиотеке и химикаты в лаборатории, но когда деле доходит до катеров, тут у тебя высокие принципы.
— Книги — совсем другое дело, — с жаром сказал Гаскелл.
— Верно, — сказала Салли, — за книги не сажают в тюрьму. В этом вся разница. Если хочешь, можешь продолжать думать, что я стащила лодку.
Гаскелл вытащил платок и протер очки.
— А ты хочешь сказать, что не крала?
— Я взяла ее взаймы.
— Взаймы? У кого?
— У Шея.
— Шеймахера?
— Верно. Он сказал, что мы можем пользоваться катером, когда захотим, вот мы и взяли.
— А он в курсе?
Салли вздохнула.
— Послушай, он ведь сейчас в Индии, сперму собирает, так? Какое это имеет значение, в курсе он или нет? К тому времени, когда он вернется, мы уже будем далеко.
— Твою мать, — выругался Гаскелл устало, — когда-нибудь благодаря тебе мы окажемся в дерьме по самую маковку.
— Гаскелл, радость моя, иногда твои волнения надоедают мне до чертиков.
— Вот что я тебе скажу. Меня беспокоит твое чертовски вольное отношение к чужой собственности.
— Собственность — то же воровство.
— Ну еще бы. Остается внушить это полицейским, когда они тебя наконец схватят. Легавым в этой стране не нравится, когда воруют.
* * *
Легавым равно не нравилась и мысль о хорошо упитанной женщине, по всей видимости убитой и погребенной под десятью метрами и двадцатью тоннами быстро схватывающегося бетона. Подробности насчет упитанности исходили от Барни.
— У нее были большие сиськи, — утверждал он в седьмой версии того, что он видел. — И эта рука, вытянутая вперед…
— Ладно, о руке мы уже все знаем, — сказал инспектор Флинт. — Мы об этом уж слышали, но о груди ты говоришь впервые.
— Я ошалел от этой руки, — сказал Барни. — Я хочу сказать, о сиськах в такой ситуации как-то не думаешь.
Инспектор повернулся к мастеру.
— А вы заметили грудь покойной? — спросил он. Но мастер только отрицательно покачал головой. Слов у него уже не было.
— Значит, это была упитанная женщина… Как вы думаете, сколько ей лет?
Барни задумчиво потер подбородок.
— Не старая, — сказал он наконец. — Определенно, не старая.
— Двадцать с небольшим?
