Бросая вызов этому составленному мужчинами общественному соглашению, Коллинз делает своих героинь независимыми и самостоятельно мыслящими, способными восстать против традиционных ролей. Он продолжает осуждать мужчин, которые, как в романе «Муж и жена», «страстно увлечены конными скачками, атлетическим спортом, курением трубок, пивом, бильярдом и ставками. Они все глубоко невежественны во всем другом, что только есть в мире».
Религия XIX века в «Опавших листьях» тоже становится предметом нападок. «Христианство, которому учил Христос, — заявляет один из персонажей, — давно перестало быть религией христианского мира. Эгоистичное и жестокое Притворство заняло его место». Голденхарт говорит, что палата лордов — «это ассамблея людей, которых никто не выбирал, и потому она не имеет права на существование в стране, по-настоящему свободной». Что касается палаты общин, «нынешние ее члены принадлежат к классам общества, которые совершенно не заинтересованы в обеспечении народных потребностей и облегчении народного бремени». Все они мошенники. Конечно, известная ошибка путать персонажей и автора, но трудно избежать ощущения, что автор испытывает симпатию к чувствам и взглядам Голденхарта. «Опавшие листья» — самая мощная и страстная критика викторианского общества, когда-либо созданная романистом. Он посвятил этот роман Кэролайн.
Теперь его излюбленным курортом стал Рэмсгейт, спокойное место уединения и отдыха. Он ненавидел Брайтон, где по каким-то причинам не мог ни есть, ни спать, от этого города его бросало в «холодный пот». Он избегал Бродстэрса, с ним было связано слишком много воспоминаний о более счастливых днях, проведенных с Диккенсом и его семьей, теперь для Коллинза он стал «самым мрачным местом на свете». Так что оставался Рэмсгейт. Морской воздух помогал ему восстанавливать силы, и доктор рекомендовал почаще прибегать к его целительному воздействию. Коллинз говорил Эдварду Пиготту, что «Берд, кажется, думает, что моя судьба жить в Рэмсгейте». Это было совсем непрактично, учитывая необходимость содержать два дома в Лондоне. Тем не менее он старался проводить все больше времени на взморье.
Туда можно было добраться пароходом или поездом от станции Лондонский Мост. Он арендовал паровую яхту «Филлис», стоявшую на причале в гавани; он описывает ее как «славный маленький пароходик… предмет восхищения морской части человечества. Механик выше дымовой трубы и с трудом может втиснуться в свои владения рядом с мотором». Он нередко говорил, что совершенную радость можно найти, лишь «когда ты в море, на роскошной паровой яхте, в ясный летний день».
С Кэролайн он останавливался в доме 14 по Нельсон-Крессент, а с Мартой по адресу Веллингтон-Крессент, 27, где его знали под именем Уильяма Доусона. Обе семьи — теперь включая дочерей Кэрри и детей Марты — счастливо и благополучно смешивались, однако Марта и Кэролайн никогда не встречались. По утрам он работал за своим переносным ящиком для письма, а затем рыбачил, гулял, ходил под парусом, проводил в море по два-три часа подряд.
Но работа никогда не покидала его мысли. Один из персонажей его следующего романа «Сердце и наука» замечает: «Можно, я закончу главу, прежде чем завтра выйду в море?» Всего через два месяца после публикации «Опавших листьев» пресса объявила о скором выходе его новой книги. «Дочери Иезавели» печатались по частям в Boston Weekly Journal и двенадцати других газетах Северной Англии — такое соглашение заключил с ним предприниматель Уильям Фредерик Тиллотсон, основавший «Бюро художественной литературы», чтобы выводить на рынок романы, достигая максимальной широты охвата читательскойаудитории. Коллинз всегда стремился открывать нового читателя, так что охотно отозвался на такую инициативу.
В начале 1880 года он сообщил Эндрю Чатто, что «готова новая история для книжной публикации». Он выражал некоторые сомнения, что, возможно, слишком торопится, и заверял, что понимает все сложности перепроизводства. Но в итоге «Дочери Иезавели» продавались хорошо.
По сути, этот роман был переработкой «Красного флакона», мелодрамы, поставленной на сцене более двадцати лет назад и осмеянной настолько, что пришлось быстро снять спектакль со сцены. Коллинз определенно надеялся, что время окажется великим целителем для истории про идиота, женщину-отравительницу и воскресение из мертвых в морге. И снова он воззвал к силе судьбы, определяющей жизнь его персонажей. «Никогда не мог несчастный человек оказаться более невинным инструментом обмана, игрушкой в руках Судьбы, чем я в этом роковом путешествии». И снова он полагается на машинерию поразительных совпадений. И снова вводит в действие письма и другие документы, придающие повествованию достоверность. Но все это прелести подробностей, а не основа сюжета. Требуется исключительное искусство, чтобы привести события к разрешению — постепенно, шаг за шагом, обходя ожидания очевидного, добавляя изобретательные повороты и ключи. Все это требовало большого внимания и обдуманности. Вот почему к концу каждого романа Коллинз чувствовал себя совершенно измученным и обессилевшим.
