Он отклонил назад ее голову. Теперь она смотрела прямо ему в глаза. То, что она увидела в них, сразу рассеяло чары. В них не было боли. Это был испытующе-внимательный взгляд врача, наблюдавшего за трудным пациентом.
— Конечно, в порядке, — холодно ответила она и пошла к машине. На нее навалилась вдруг такая усталость, что ей было безразлично, какое зрелище она только что собой представляла. — Даже хорошо, что так получилось и я не смогу поделиться с тобой шуткой, которая меня рассмешила! — с вызовом сказала Бет, садясь в машину. — Все равно ты ничего бы не понял.
Хайме завел мотор.
— Бет, что бы ты ни думала, но правда, я меньше всего хотел тебя расстроить.
— Не сомневаюсь, Хайме, — устало ответила Бет. — Но по крайней мере я от души посмеялась.
Он бросил на нее хмурый взгляд, а въехав на территорию большого дома в старом престижном районе города, сказал:
— Я звонил домой, так что для тебя все готово.
— Спасибо.
Бет выбралась из машины. Она чувствовала себя так, будто вот-вот упадет от усталости. Пока Хайме доставал из багажника ее сумку, она рассматривала белый фасад дома, увитый лианами, огромные вазы с пышно цветущими геранями возле раскидистых кустов бугенвиллей. Господи, думала Бет, что она здесь делает?
Она отрешенно посмотрела на Хайме, шедшего к входной двери, и двинулась следом за ним. Стоя позади, подождала, пока он отпирал сначала решетку из кованого железа, а потом резную двустворчатую дверь.
Бет вошла в холл с ослепительно белыми стенами, контрастирующими с темным деревом пола, и широкой лестницей в центре.
— Сначала я покажу тебе твою комнату, — сказал Хайме, с сумкой в руке направляясь к лестнице.
Поднимаясь вслед за ним, Бет вспомнила, почему она оказалась здесь. Розита считала, что ей потребуется немало времени, чтобы собраться с духом и сказать Хайме правду о сыне. И поэтому хотела, чтобы Хайме был рядом, когда настанет такой момент. А рано или поздно он настанет, со страхом думала Бет, но тут же одернула себя. Нельзя же продолжать так малодушничать.
Хайме открыл красивую резную дверь.
— Ванная рядом, — сообщил он и поставил сумку возле двери. — Надеюсь, все, что тебе нужно, приготовлено. Если нет — дай мне знать. — Он окинул ее взглядом. В холодных глазах мелькнуло сочувствие. — День для тебя оказался нелегким, — мягко сказал он. — Может, примешь ванну, расслабишься? Или душ, если хочешь. А потом спускайся вниз, выпьем шоколад. И я еще раз расскажу о предстоящей твоему сыну операции. Может быть, ты захочешь что-то уточнить.
— Спасибо. Меня это устраивает, — ответила Бет. Напряжение начало отпускать ее, потому что она твердо решила, что расскажет ему о сыне сегодня же. Она прошла мимо него в комнату и нерешительно обернулась. — Спасибо, что приютил меня… Ты так добр.
— Бет, можешь жить здесь, сколько тебе потребуется. Правда.
Она не успела ничего ответить. Дверь за Хайме закрылась, и она осталась одна.
Просторная комната была обставлена массивной мебелью из розового дерева, простой по форме, но с изысканной резьбой. Стены были все того же холодного белого цвета. Натертые до блеска полы покрыты пушистыми коврами.
Бет закрыла глаза. Ее беспокоил сумбур, царивший у нее в голове. Но чем скорее она распакует вещи и примет душ, тем быстрее покончит с пугающим ее разговором, твердо сказала она себе, решительно взяв сумку и поставив ее на резную полочку в ногах широкой кровати с пологом.
Как только она вышла из душа и вернулась в спальню, в дверь постучали. Бет накинула халат и открыла дверь.
На пороге стоял Хайме с небольшим подносом в руках.
— К сожалению, мне придется уехать. В клинике возникли какие-то затруднения. Вот, я приготовил тебе шоколад, — сказал он, вручая ей поднос.
— Спасибо. Ты очень любезен.
— Чувствуй себя как дома. Бери все, что тебе нужно, — с суховатой вежливостью продолжал он. — Я бы сам показал тебе дом, но надо срочно ехать.
И дверь закрылась, прежде чем Бет успела что-нибудь сказать. И снова она осталась одна.
Она отнесла поднос на ночной столик и села на кровать. У нее было такое ощущение, словно ее ударили в солнечное сплетение. Облегчение, которое она недавно испытала, теперь казалось ей полнейшей глупостью. Мысль о предстоящей ночи в этой гнетущей тишине приводила ее в ужас. Она надела ночную рубашку и выключила верхний свет. И вдруг неожиданно подумала, что, возможно, не одна она проявляет малодушие.
