- Это значит, что вы вместе с войском отправитесь в Прагу, в самое сердце вражеских войск?
- Да, сир, для меня это дело чести!
- О! Я сделаю то, что совершили некогда вы! - воскликнул король, пожимая руку г-ну де ла Гершу. - Пойдемте же! Я не буду достоин короны, которую ношу, если не скажу вам: "Дерзайте, чтобы освободить ту, которая вас любит!" Но, как друг, я добавлю: "Поберегите себя для служения Швеции, она нуждается в вас!"
В эту минуту дверь отворилась и вошел герцог Левенбургский. Арман-Луи решил остаться.
- Военные действия возобновились, - доложил королю Франсуа-Альберт, два венгерских полка, вторгшиеся вчера в имперский лагерь, атаковали этой ночью эскадрон финских мушкетеров. За ними следуют два итальянских полка.
- Вот это точные сведения, - вступил в разговор Арман-Луи, - где вы их добыли?
Герцог, вначале не заметивший его, повернул голову и покраснел. Беседуя, г-н де ла Герш поигрывал золотой цепью, опоясывающей его. Блеск металла привлек внимание Левенбурга, искавшего ответ.
- А вы, господин, - наконец заговорил он голосом, в котором чувствовалась ярость, - вы можете мне объяснить, откуда у вас на камзоле эта блестящая золотая цепь, которую я давно ищу?
- Разве эта цепь принадлежит вам? - живо поинтересовался г-н де ла Герш.
- Она была некогда у меня похищена. А как она оказалась у вас?
- О! Вы давно её ищете, герцог? А, я, в свою очередь, давно ищу владельца этой цепи. Некоторые обстоятельства позволяют мне утверждать, что существует странная связь между обстоятельствами, в которых вам пришлось её потерять и преступлением, совершенным недалеко от королевской резиденции... три года назад.
- Что вы хотите этим сказать?
- Я хочу сказать, что цепь, которую вы называете вашей и так настойчиво требуете, я подобрал около Готтенбурга, у двери дома, откуда была похищена Маргарита Каблио, и где, час спустя, я видел вас, герцог, в первый раз.
При этих словах герцог побледнел.
- Она выскользнула у меня из-за пояса, - смущенно пробормотал он.
- После преступления, а точнее после похищения Маргариты Каблио. Я нашел эту цепь в траве, где виднелись следы лошади, вашей лошади, герцог!
Еще мгновение герцог Левенбург смог выдержать взгляд г-на де ла Герша, но побежденный в этой молчаливой борьбе, опустил глаза.
Проходя мимо герцога со словами: "Так эта цепь ваша - возьмите ее!" г-н де ла Герш небрежно бросил золото к его ногам.
Арман-Луи подошел к королю, молча наблюдавшему за разыгравшейся сценой и, полагая, что враг повергнут, молча откланялся.
- Итак, герцог, что вы на это скажете? - обратился король к Левенбургу.
- Ах! Если бы этот человек не был бы вашем гостем, я бы убил его! вскричал герцог.
- Его не так-то просто убить, - продолжил король, - но эта цепь, о которой вы говорили, она ведь ваша, не так ли?
Удар был жестоким, но Левенбург хорошо знал, что Густав-Адольф его любит. Поэтому, собрав всю свою волю, он заговорил с жаром:
- Да, цепь принадлежит мне, я потерял её возле двери домика, где находилась Маргарита. Вспомните, как она была красива, а я был тогда молод. Мое сердце было переполнено любовью к ней. Я соблазнил другую девушку, думая, что любовь пройдет. Напрасно! Ее образ преследовал меня повсюду. Виновен ли я в том, что повстречал Маргариту раньше вас, сир?! Я не смел надеяться на её любовь, вы не можете себе представить, какие душевные муки я испытал; я хотел исчезнуть, раствориться, забыть ту, которая стала для меня смыслом жизни. Непонятная сила привела меня туда, где жила Маргарита, я был готов покончить с жизнью, имея при себе бутылочку с ядом. В то время как вы, Ваше Величество, были с ней, я, полный отчаяния, бродил возле восхитительного жилища, которое мечтал превратить в рай, если бы Маргарита этого захотела. Мои слезы медленно падали в траву. Она любила Вас, а я целовал следы её шагов! Однажды я потерял эту цепь... О! Сир, вы были тогда с Маргаритой!
Непонятное чувство охватило короля. Он, познавший некогда любовь во всем её великолепии, мог ли он осуждать человека, испытавшего любовные муки? Франсуа-Альберт слишком хорошо знал Густава-Адольфа, чтобы по неуловимым признакам понять, что происходит в его душе. Герцог решил, что самая искусная защита - это абсолютная откровенность и заговорил с необыкновенной горячностью:
