В следующий миг я нырнул в тень, отбрасываемую широким балконом; шаги ускорились, стали раздаваться совсем рядом и остановились; не долго думая, я молча мгновенно повернулся на каблуках и перехватил занесенную надо мной руку с ножом.
Рука убийцы уже начала описывать свою роковую дугу, когда я, воспользовавшись направлением ее движения, помог ей продолжиться и резко завернул руку за спину: владелец руки и ножа завопил от боли, согнувшись пополам и пряча лицо в полах плаща; нож выпал из его обессиленных пальцев и со звоном отлетел куда-то в темноту.
— В чем дело, сэр? — прошипел я, доставая шпагу из ножен. Яростно брыкаясь и изворачиваясь, бандит пытался вырваться из моих цепких пальцев, но я держал его, точно в клещах, все сильнее загибая ему руку, пока боль в неестественно вывернутых суставах не стала невыносимой. Видя бесполезность своих попыток освободиться, он перестал сопротивляться и лишь продолжал проклинать меня на чем свет стоит, требуя немедленно отпустить его. Я еще пару раз поддернул ему руку и, когда он наконец замолк, приставил острие шпаги к его спине и приказал идти вперед; в таком необычном виде я привел его к себе домой, поскольку в столь поздний час помешать нам было некому, да еще и дождь усилился, а ночь, как я уже сказал, была темная, хоть глаз выколи.
9. О прогулке по крыше, о заговоре и о контрзаговоре
Усадив бандита перед собой на стул, я долго и внимательно рассматривал его; это ему, похоже, не очень-то нравилось, так как он всячески отводил от меня глаза и в то же время украдкой поглядывал по сторонам в надежде отыскать какой-нибудь путь к спасению. Невысокого роста, не намного выше меня, он был в то же время худой и жилистый, с лицом скорее безвольным, чем дурным; однако его налитые кровью глаза, сизые отечные щеки и мешки под глазами свидетельствовали о многочисленных пороках, а изо рта у него разило, как из винной бочки.
— Итак, сударь, — сказал я после нескольких минут молчания, — вы намеревались убить меня.
Он ничего не ответил, но опустил глаза, поглаживая все еще болевшую руку.
— Как ваше имя? — спросил я.
— Кроуфорд, — хрипло пробормотал он в ответ.
— Что ж, мистер Кроуфорд, — продолжал я, сгоряча совершая ту же ошибку, против которой собирался предостеречь его, — вам придется убедиться в том, что вмешательство в государственные дела — штука опасная, ибо, как сами видите, документов вы не нашли, но зато погубили свою жизнь в попытке отыскать их!
— Как! — воскликнул незадачливый бандит. — Вы же не собираетесь хладнокровно прикончить меня ни с того ни с сего!
Я пожал плечами.
— Мне ничего другого не остается, — сказал я. — Вопрос стоит так: либо ваша жизнь, либо моя; и я предпочел бы скорее вашу.
— О чем вы толкуете? — запротестовал он. — Какие документы? Не искал я никаких документов!
— Вы не искали документы, свидетельствующие о наличии папистского заговора? — вырвалось у меня, и я тут же пожалел, что не прикусил язык прежде, чем произнес эти слова.
— Не искал! — решительно подтвердил он.
— Так зачем же вы пытались пырнуть ножом меня, совершенно незнакомого вам человека?
— Почему незнакомого?
— Но ведь я никогда и в глаза вас не видел до сих пор, насколько мне известно, по крайней мере!
— Вы, может, и не видели, а вот Дик Ханиман частенько со мной встречался, и он затаил на вас вражду не только из-за прежних ваших драк, но из-за того, что некая девица предпочитает ему вас!
— И он нанял тебя, чтобы меня прикончить?
Кроуфорд кивнул, и я все понял, и понял также, что вынужден так или иначе убить этого человека: ведь теперь — благодаря моему дурацкому языку! — ему стал известен секрет де Кьюзака. Бандит, видимо, прочел это на моем лице, так как вскочил со стула и принялся умолять меня пощадить его, страстно клянясь и обещая хранить тайну, лишь бы я оставил его в живых.
— Тише, дурак! — прикрикнул я на него. — Иначе тайна через пять минут перестанет быть тайной!
— Но ведь вы сами мне сказали! — хныкал он. — Я же не тянул вас за язык!
— Совершенно верно, — согласился я, — ты прав, и у меня нет ни малейшего желания тебя убивать, но я не вижу другого выхода.