— Никто их не малюет, дорогая, грязь — она и есть грязь.
Это Грейс, она передавала по кругу чашки с чаем.
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
— Я-то тебя понимаю, а ты меня — нет. Ты бы послушала эти разговоры, когда они сидят и шьют. Волосы от ужаса шевелятся. Так что этих лапочек малюй не малюй — хуже чем есть не сделаешь.
— Может быть, Брейтуэйту удастся применить к ним черную магию? — Это Уэстон снова влез со своим дешевым шутовством. Ну, как его прикажете понимать? И что он вообще за человек, этот Уэстон, насколько серьезно относится к тому, что говорит? Казалось, ему доставляло удовольствие всех раздражать, при этом с лица не сходила улыбка. Некоторые события из недавнего прошлого оставили в моей душе незатянувшиеся рубцы — может быть, поэтому я стал легко раним? Если он зацепит меня по-настоящему, я могу и не сдержаться… Постараюсь пока его реплик не слышать. Черт его знает, может; он прекрасно ко мне относится, просто у него такая манера общения? Нет, слишком долго я искал работу и рисковать ею из-за этого фигляра не намерен.
— А какую магию применяете вы, Уэстон? — Голос миссис Дру звучал холодно. Клинти была права: миссис Дру могла превращаться в фурию, в настоящую фурию. Уэстон взглянул на нее, решил, видимо, что отвечать не стоит, и погрузился в глубокомысленное молчание.
Я взглянул на мисс Бланшар, и она заговорщически мне подмигнула. По крайней мере было ясно: большинство коллег желают мне добра. Они безоговорочно приняли меня, я стал одним из них. Это — самое важное.
Послеобеденные уроки прошли без происшествий, но удовлетворен я не был. Ученики не болтали, не смеялись, не посягали на мой авторитет, но не было и отдачи. Они слушали и выполняли задания словно автоматы. Я пытался расшевелить их, но наталкивался на стену холода и отчуждения. Видимо, сказанное мною на прошлом уроке задело их за живое. Теперь их молчаливая настороженность задевала за живое меня.
Впрочем, так держались не все. Тич Джексон, кажется, принял меня с самого начала, и хотя он смеялся вместе со всеми, всякий раз, когда я смотрел на него, он отвечал мне хорошей улыбкой. Не выказывал враждебности и Патрик Фернман, смышленого вида паренек с тонкими чертами лица и падающей на глаза темной челкой. Привлек мое внимание и еще один ученик. Это был Силс, Лоренс Силс, хорошо сложенный парень со смуглой кожей, кто-то из его родителей, несомненно, принадлежал к черной расе. Он говорил, лишь когда обращались непосредственно к нему, и хотя по одежде — футболка, джинсы — ничуть не отличался от остальных, все же стоял как-то в стороне, участия в общих пакостях не принимал. Но никакой симпатии ко мне тоже не выказывал. Чувствовалось, что голова у него работает неплохо, да и текст он прочитал чуть ли не лучше всех, но между нами лежала глубокая пропасть настороженности.
Когда я возвращался домой, неподалеку от школы мне попался крохотный, втиснутый между другими лавчонками табачный киоск. На створке открытой двери висела черная дощечка, к которой кнопками были приколоты объявления: кто что хочет продать или купить, сдать или снять жилье. Я остановился. Ежедневные поездки в Брентвуд и обратно даже в чудесные майские дни изматывают до предела. А зимой, когда начнется слякоть, повалит снег… Может, это неплохая мысль: снять жилье рядом со школой?
—… Могу помочь?
В дверях стоял хозяин. Внутри было темно, и я плохо его видел среди больших банок с конфетами и разбитых деревянных ящиков с кока-колой. Круглое небритое лицо его бледным пятном выделялось на фоне полосатой рубашки без воротника, сильно пузырившейся на животе.
— Нет, спасибо, просто меня заинтересовали объявления. Возможно, мне придется снять комнату в этом районе.
Он чуть вышел вперед, поддел большими пальцами узкие подтяжки, на которых держались мешковатые брюки.
— Так-так. А вы что же, здесь работаете?
— Я учитель школы «Гринслейд» — собственно, сегодня у меня первый день.
Тут он сощурил глаза, чтобы получше меня рассмотреть, взгляд стал внимательным, сосредоточенным.
— Учитель… вот оно что.
Он подошел ко мне вплотную и ткнул в дощечку кургузым указательным пальцем, не разлучая большой палец с подтяжкой, отчего последняя натянулась, как тетива лука.
