У мистера Уоргрейва была привычка пользоваться каждой свободной минуткой для нравоучений, что было совсем не по вкусу ни его коллегам, ни его подопечным. Например, мистер Уоргрейв в священные полчаса перед сном после выполнения домашних заданий предостерегал молодое поколение от проявлений звериных инстинктов, а раз в неделю традиционно проводил лекции о различных научных достижениях. И учителя, и мальчики считали, что это уж чересчур. Одна Эми одобряла Уоргрейва, а одобрение Эми превратило "добровольное" посещение лекций в исключительно обязательное.
И как бы свирепо ни высмеивали маленькие господа деловитость и манерность мистера Уоргрейва, его жесткие воротнички и старомодные галстуки, его довольно выраженный ланкаширский акцент, его плохо сшитую одежду и все остальные провинциально-непривлекательные черты, за которые молодого мистера Уоргрейва единодушно прозвали Мерзким Мучителем, — все впустую. Впустую! Они были беспомощны против его искренних стараний якобы для их же пользы. Со всем пылом своих двадцати семи лет мистер Уоргрейв работал на благо своих подопечных.
Пока же господин Нокс, двенадцати лет, не менее упрямо ответствовал господину Оллфри, одиннадцати лет, с тем оттенком снисходительности, которого требовала разница в возрасте:
— Ладно, дурашка ты мой, чертов Паршивец не чертов начальник, вот в чем дело. Я чертовски хочу написать своим предкам о нем. Они бы чертовски здорово разозлились, если бы знали, поверь.
— Вот что, — сказал мистер Уоргрейв, — Нокс и Оллфри, перестаньте болтать и поскорее заканчивайте с цементом. Надо уложить ряд кирпичей до времени переодевания для крикета, вы же знаете. Пошевеливайтесь.
Господа Нокс и Оллфри поспешно продолжили работу лопатками.
Это занятие было одной из прекрасных задумок мистера Уоргрейва в обучении детей делам, полезным для жизни. (Хотя что в этом полезного, если мы не станем какими-нибудь чертовыми каменщиками, я бы очень чертовски хотел знать, — так и подмывало горестно возопить господина Нокса.) Молодой учитель предложил эту идею мистеру Гаррисону в начале четверти и встретил полное одобрение со стороны Эми. С тех пор в свободное время вся школа трудилась над возведением невысокой стенки по краю газона директора, где прежде лишь проволочный забор отделял его от пастбища. Особенно раздражало школьников, что по-настоящему увлекательная работа по укладке кирпичей была начисто закапана мистером Уоргрейвом; им же безжалостно оставлено лишь приготовление цемента, подвозка и подноска кирпичей, то есть обязанности помощников каменщиков. Их огорчение не уменьшалось ни презрительным хмыком мистера Паркера, ни довольными замечаниями мистера Гаррисона, бессердечно радовавшегося тому, что его стену построят без дополнительных затрат, ни открытыми насмешками мистера Раиса.
Все начиналось, как хорошая забава. С цементом можно выдумать массу развлечений. Залепить его хорошенькую порцию в спину Уильяму, или вмазать Геддону Холлу в волосы, или незаметно запустить в Эйди так, чтобы цемент уморительно влетел ему в рот, — вне сомнения, это могло любую жертву сделать чертовским посмешищем. Но У мистера Уоргрейва не было чувства юмора. Он пресекал любые попытки разнообразить работу маленькими невинными забавами самым неумолимым образом. К концу четверти все классы горько и единодушно выли: ни за что они не будут заниматься возведением кирпичных стен до конца своих дней. Ничего не поделаешь, приходится признать: мистер Уоргрейв был не из тех педагогов, которыми рождаются, а из тех, кто ими становится в процессе обучения. Почти все педагоги таковы.
Упрямо бормоча что-то себе под нос, господа Нокс и Оллфри стали удрученно размазывать лопатками остатки горы цемента. То, что мисс Гаррисон вышла из здания школы и наблюдала за ними своим обычным сверлящим взглядом, не придало им бодрости.
— Берегись — Пучеглазка, — прошептал господин Оллфри господину Ноксу, стоявшему спиной к подходившей мисс Гаррисон; тотчас же в спину господина Нокса словно бы вонзились сотни тоненьких иголочек.
Эми посмотрела на мистера Уоргрейва слегка неодобрительно. Даже намерения относительно него не могли поколебать ее чувства долга.
