– Если позволишь, я подожду здесь, пока ты распакуешь сумки. Хочу показать пару вещей, – сказал отец Мартин.
Обстановка спальни, как и нижней комнаты, отличалась простотой. Двуспальная деревянная кровать с тумбочкой и настольной лампой, встроенный шкаф, еще один книжный шкаф и большое кресло. Дэлглиш повесил единственный привезенный с собой костюм, быстро принял душ и присоединился к отцу Мартину, который стоял у окна и рассматривал мыс. Когда коммандер вошел, священник вытащил из кармана плаща свернутый листок.
– Ты кое-что оставил здесь, когда тебе было четырнадцать, а я сохранил… Может, сейчас ты захочешь получить обратно эти четыре рифмованные строчки. Думаю, ты мог называть их стихотворением.
Этого Дэлглиш совсем не ожидал. Едва сдержав стон, он взял в руки протянутый ему листок. Какая юношеская неосторожность, какой постыдный секрет вернулись из прошлого, чтобы причинить ему неудобство? Знакомые и в то же время странные, тщательно выведенные буквы, слегка неуверенные и бесформенные, перенесли его на много лет назад куда вернее, чем какая-нибудь старая фотография. В конце концов, это было нечто куда более личное. Трудно поверить, что рука, которая давным-давно нацарапала несколько строк на четвертушке листа, и рука, которая сейчас держала этот листок, принадлежали одному и тому же человеку.
Он прочитал четыре строчки:
Да, чудный день, сказала ты, скучая.
Пошла по улице, меня не замечая.
Могла ведь намекнуть, что хочется тепла,
Когда на небе солнце, а в душе тоска.
Стихотворение навеяло еще одно воспоминание, обычное для его детства: отец проводит заупокойную службу, комки жирной земли валяются в куче возле ярко-зеленой искусственной травы, пара венков, ветер, вздымающий стихарь отца, запах цветов. Он вспомнил, что написал эти строки после того, как одна семья похоронила единственного ребенка.
Он также вспомнил, как переживал за неточную рифму в последних строках, хотя не мог найти подходящей замены.
– На мой взгляд, поразительные строки для четырнадцатилетнего, – сказал отец Мартин. – И если тебе они не нужны, то я оставлю их себе.
Дэлглиш кивнул и молча протянул листок. Отец Мартин положил его в карман с радостью ребенка, который получил что хотел.
– Вы намеревались показать что-то еще, – напомнил Дэлглиш.
– Да, конечно. Давай присядем.
Отец Мартин снова запустил руку в глубокий карман плаща и вытащил нечто похожее на школьную тетрадку, свернутую и скрепленную резинкой. Священник разгладил ее на коленях и положил сверху руки, словно пытаясь защитить.
– Перед тем как мы пойдем на пляж, – сказал он, – я хочу, чтобы ты это прочитал. Сам все поймешь. Женщина, которая оставила эти записи, умерла от сердечного приступа в тот вечер, когда делала последнюю из них. Возможно, к смерти Рональда это не имеет совсем никакого отношения. Так, во всяком случае, считает отец Себастьян, которому я все показал. Он думает, что дневник можно не принимать в расчет. Может, там и нет ничего важного, но меня что-то тревожит. Я посчитал, что лучше показать его тебе именно здесь, где нам никто не помешает. Прочитай две записи: первую и последнюю.
Отец Мартин протянул дневник и молча сидел, пока Дэлглиш читал.
– Откуда он у вас? – спросил коммандер.
– А я его искал. Миссис Пилбим обнаружила Маргарет Манро мертвой в ее доме в шесть пятнадцать в пятницу 13 октября. Она как раз возвращалась к себе и удивилась, увидев включенный свет в коттедже Святого Матфея. После того как доктор Меткалф – это врач общей практики, который приезжает к нам в Святой Ансельм, – осмотрел тело, и уже после того, как тело перенесли, я вспомнил, что предложил Маргарет написать рассказ о том, как она нашла погибшего Рональда. Мне стало интересно, последовала ли она моему совету. Я нашел дневник под стопкой почтовой бумаги в ящике деревянного столика. Она не сильно старалась его спрятать.
– И вы считаете, никто больше не знает о его существовании?
– Никто, только отец Себастьян. Уверен, что Маргарет не доверила бы дневник даже миссис Пилбим, хотя та была к ней ближе всего. И не похоже, чтобы в доме что-то искали. Когда меня позвали, тело выглядело совершенно мирно. Она просто сидела в кресле, а на коленях лежало вязанье.
