– Мы войдем через ризницу, – объяснил отец Мартин.
И вытащил из кармана сутаны огромное кольцо с ключами.
– Боюсь, мне никогда не привыкнуть к сигнализации. У нас будет целая минута, чтобы ввести четыре цифры, но звуковой сигнал настолько тихий, что я его почти не слышу. Отец Себастьян не любит громких звуков, особенно в церкви. Если сигнализация сработает, в основном здании раздастся ужасный звон.
– Вам помочь?
– Спасибо, Адам, не нужно. Я справлюсь. Цифры мне запомнить несложно, ведь это год, когда мисс Арбетнот основала колледж – 1861.
«И именно эти цифры, – подумал Дэлглиш, – легко придут в голову потенциальному злоумышленнику».
Ризница оказалась больше, чем в воспоминаниях Дэлглиша, и, помимо основного назначения, очевидно, служила еще гардеробом и кабинетом. Слева от двери, ведущей в церковь, расположился ряд вешалок. Другую стену занимали встроенные шкафы для одежды, от пола до потолка. Еще были два деревянных стула и маленькая раковина со сливной полкой за шкафом, где на полке с жаростойким покрытием примостился электрический чайник с кофейником, две огромные банки с белой краской, одна маленькая с черной, а рядом кисточки в банке из-под варенья, аккуратно сложенные у стены. Слева от двери под одним из двух окон стоял большой письменный стол с выдвижными ящиками, на нем – серебряный крест, а сверху на стене был сейф.
Заметив, что Дэлглиш обратил на него внимание, отец Мартин объяснил:
– Отец Себастьян установил этот сейф, чтобы хранить наши серебряные потиры[5] и дискосы[6] семнадцатого века. Их завещала колледжу мисс Арбетнот, и они в отличном состоянии. Поскольку они очень дорогие, мы раньше хранили их в банке, но отец Себастьян решил, что утварь нужно использовать, и я с ним полностью согласен.
За столом в ряд висели красновато-коричневые фотографии в рамках, почти все старинные; некоторые, похоже, относились ко времени становления колледжа. Дэлглиш, заинтересовавшись старыми снимками, шагнул ближе, чтобы получше их рассмотреть. Он решил, что на одной из них изображена мисс Арбетнот, а по бокам от нее – два священника в сутанах и биреттах.
Мимолетного взгляда на карточку оказалось достаточно, чтобы Дэлглиш понял, кто занимал главенствующую позицию. Мисс Арбетнот – абсолютная противоположность своим затянутым в черное аскетичным церковным стражам – стояла совершенно свободно, небрежно придерживая пальцами складки юбки. Одежда на ней была скромной, но дорогой: даже на фотографии бросались в глаза блеск застегнутой на все пуговицы шелковой блузы с широкими рукавами, сильно зауженными книзу, и великолепие юбки. Драгоценности она не носила, лишь брошку с камеей на груди и крестик на шее. Под зачесанными наверх и очень светлыми волосами – лицо сердечком; широко посаженные глаза решительно смотрели из-под прямых, более темных бровей. Дэлглиш подумал: как бы выглядела немного пугающая серьезностью мисс Арбетнот, если бы расхохоталась? На его взгляд, это была фотография красивой женщины, которую не радует ее красота и которая ищет иной способ наслаждаться властью.
Они прошли к северному боковому нефу церкви, и отец Мартин сказал:
– Ты, конечно же, хочешь снова полюбоваться на «Страшный суд».
Его полагалось освещать лампой, прикрепленной к ближайшей колонне. Отец Мартин поднял руку, и перед ними возникла мрачная, нечеткая картина: подробное изображение Страшного суда, написанное по дереву и заключенное в полумесяц диаметром примерно двенадцать футов. Сидящий на небесах Христос простирал израненные руки к разворачивающейся внизу драме. Центральной фигурой был святой Михаил. В правой руке он держал тяжелый меч, а в левой – весы, на которых взвешивал души праведников и грешников. Слева, с чешуйчатым хвостом и похотливо ухмыляющейся пастью, стоял Сатана – олицетворение ужаса, – готовый истребовать свою добычу. Добродетельные воздевали бледные руки в молитве, а проклятые представляли собой корчащуюся массу черных пузатых, разинувших рот от удивления гермафродитов. Рядом с ними дьяволята с вилами и цепями усердно пихали своих жертв в пасть огромной рыбины, зубы которой напоминали мечи. Слева был изображен рай, похожий на гостиницу в замковом стиле, и привратник-ангел приветствовал обнаженных людей. Святой Петр в мантии и тройной тиаре принимал наиболее влиятельных из благословенных. Все они были без одежды, но с внешними атрибутами социального положения: кардинал – в своей шапочке, епископ – в митре, король и королева – с коронами на головах. Дэлглиш подумал, что в этом средневековом представлении рая демократией и не пахло. На его взгляд, лица всех благословенных выражали праведную скуку, зато проклятые – те, которых бросали ногами вперед в глотку рыбины, – были на порядок живее, непокорные, а не раскаивающиеся. Один из них сопротивлялся судьбе даже больше, чем остальные, явно демонстрируя в сторону фигуры святого Михаила жест презрения. «Страшный суд», изначально созданный для публичного просмотра, должен был напугать средневековую паству, сделать ее добродетельной и навязать социальный конформизм, буквально внушая страх перед адом. Теперь же ее рассматривали заинтересованные исследователи и современные посетители: эти люди ада не боялись и стремились к раю на земле, а не на небе.
