- Тогда я сегодня арестую, ордер у меня выписан, тут где-то в столе.
- В таком виде только арестовывать!
- Я в любом виде арестую.
- Перестань куражиться, - сказал я.
- Не знаю, что это такое, - ответил Квочкин и снял трубку внутреннего телефона: - Четырех человек и две машины на выезд.
Он встал, пошатываясь, вынул пистолет, пощелкал затвором и сказал:
- Попейте тут, ребята, я скоро присоединюсь.
- Я с тобой, - сказал я...
Мы расселись по машинам и приехали по хорошо мне известному адресу. Вместе с милиционерами поднялись по старой мраморной лестнице и возле двери спрятались за каменные выступы. Квочкин опять достал пистолет и позвонил. Я в это время гадал, что он ответит на вопрос: "Кто там?" - "Откройте, милиция" или "Вам телеграмма". Но замок щелкнул без предварительного вопроса. Квочкин шустро просунул ногу в образовавшуюся щель и, дыша перегаром, сказал почти ласково:
- Ку-ку, Гриня! Приехали.
- Это не он, это домработница, - поправил я.
- Вижу! - ответил Квочкин и вошел в квартиру, оттеснив служанку.
В коридоре стоял помертвевший от страха Опрелин.
- Папаша, огоньку не найдется?.. - начал Квочкин.
- Это тоже не он, - подсказал я.
- Да вижу, вижу! А где... он?
Я пожал плечами.
- Степан Николаевич застрелился утром, - сказал Опрелин.
Квочкин ему не поверил и пошел в комнаты, приказав кому-то задержать Опрелина и домработницу до выяснения. Я тоже пошел.
За столом сидел человек, знакомый Квочкину оперуполномоченный милиции, и писал протокол.
- Ничего интересного, - сообщил оперуполномоченный. Типичная попытка самоубийства. Предсмертная записка, пистолет - все на месте, - он показал на полиэтиленовые пакеты.
- Почему мне сразу не доложил?
- Вы заняты были, товарищ майор.
Квочкин вспомнил, что он был занят откупориванием бутылок, и сказал:
- Ну да.
Я взял записку: "В моей смерти прошу винить перестройку, лично предателей Горбачева, Ельцина..." и еще десятка три фамилий. Пистолет оказался именной: "... Начальнику политотдела такой-то армии за беспощадное укрепление боевого и политического духа бойцов", - полная белиберда, но смысл вроде понятен.
- А кто он был, этот Заклепкин? - спросил я Квочкина, заметно протрезвевшего и даже жевавшего нечто, отбивающее запах.
- Как кто! Бывший секретарь ЦК КПСС . А до девяносто первого года пенсионер союзного значения.
Я посмотрел на обстановку в квартире и понял, что он не шутит. Ну и лентяй же я! Почему в бытность партийным журналистом не учил список членов ЦК наизусть? Решил бы задачу в первый же день!
- Вы сказали, попытка самоубийства?
- Да, он еще дышит, - ответил оперуполномоченный. Отправили в реанимацию. Хотя на текущий момент не знаю, дышит ли.
Я уже ничего не понимал и спросил Квочкина:
- А при чем тут Шекельграббер? Патологическая ненависть к иноземной идеологии?
Квочкин покачал головой из стороны в сторону, дескать, и да, и не только.
Я вышел в коридор и спросил Опрелина:
- Зачем ты сегодня заезжал за Размахаевой?
- Сюда привез.
- А сейчас она где?
- В больнице.
- Что она-то там делает?
- Как что! Она же единственная дочь Степана Николаевича!
Вот те раз! Ну и балбес я оказался. Две недели собирал никому не нужную информацию, а надо-то было лишь выяснить девичью фамилию Размахаевой, сделать пустячный запрос в архив. Первый блин вышел комом и колом встал в горле. На второй мне вряд ли дадут теста, если учесть потребление алкоголя на душу Квочкина. Хотя он редкий тип пьяницы: чем больше пьет, тем больше преступников ловит, чтобы еще больше выпить от радости... Одно утешение для меня в этой истории - Размахаева! Переживет ли она такую трагедию в сердцах поклонников: из роковой женщины обернуться заурядной роковой дочерью?
- Почему он именно сегодня застрелился? - спросил я Опрелина.
- Не надо было говорить Поглощаеву, что вы нашли убийцу! - рявкнул Опрелин.
- Он мог бы убежать.
Опрелин хмыкнул:
- Из собственной страны?
- Значит, ты был его шофером в лучшие времена? - спросил я. Говорить "шофером Заклепкина" как-то язык не поворачивался.
- я и в худшие его не бросил. Хороший был человек, себя не жалел и нас с ней, - он кивнул на домработницу, - не обижал.
