— Может быть, вы его выслушаете? — вмешался Кузнецов. — Все-таки он говорит, что нашел убийцу!
— Мало ли кто что говорит! — Ячменев был безжалостен.
Но продолжить разговор с Кузнецовым Георгию Борисовичу все равно не удалось. В библиотеку влетел Антон в растрепанных чувствах:
— Юрий Константинович, я хочу вам сказать, что протестую решительным образом! И не только я!
— Что случилось, Антон Сергеевич? — Кузнецов не любил шума. — Вы успокойтесь, сядьте!
— Ну, некролог ладно… Хотя и это было уже слишком. Но вы же на этом не остановились! Вы заказали передачу по телевидению, связались с кинохроникой, вы создаете комиссию по творческому наследию этого…
— Антон Сергеевич, нехорошо! — остановил его Кузнецов.
— Вы ходатайствуете о присвоении школе № 1214 имени Зубарева и даже наш милый переулок хотите назвать Зубаревским!
— Извините, — вмешался Ячменев. — Антон Сергеевич, где гантели, которые вы вчера купили?
— Я их вчера же забыл в метро! — отмахнулся Антон и снова перешел в атаку. — Да, кандидатская диссертация была у Зубарева талантливая, я ее читал. Он мог, без сомнения, вырасти в крупного ученого, но предпочел стать конъюнктурщиком, пускать пыль в глаза, начал везде представительствовать…
— В ваших рассуждениях, Антон Сергеевич, — мягко прервал Кузнецов, — есть некоторая доля истины. Конечно, Сергей Иванович не совсем соответствовал той высоте, на которую его вознесла волна. Но для будущего нашей академии важно поднять значение Зубарева.
— Для будущего нашей академии самое важное правда! И так думает большинство сотрудников! — пылко произнес Антон и, махнув рукой, вышел из библиотеки.
— Простите, пожалуйста, Георгий Борисович! — повинился Кузнецов. — Антон человек молодой, горячий, необузданный, но в нем много хорошего. Лично мне глубоко симпатична его принципиальность! Ее нам зачастую не хватает…
Когда большой ученый степенно удалился, Ячменев сказал Фомину с некоторой досадой:
— Ваша энергия, Зиновий, меня доконает!
— Вот вы относитесь ко мне иронически, — приступил к докладу Фомин, расценивая поведение следователя как зависть, — а мой Ростовский был в библиотеке прошлой ночью! Я сам слышал, как он говорил об этом жене.
— Ну и что? — спросил Ячменев.
— Значит, он убил!
— Это он тоже говорил жене?
— Нет, этого он, к сожалению, не говорил. Он сказал, что зашел в библиотеку, увидел покойного, испугался и убежал действительно на Казанский вокзал.
— А вы выяснили, почему он не ночевал дома?
— Его жена выгнала! — сообщил дотошный Фомин. — За то, что он проиграл зарплату на бегах. Раз он на бегах играет, он человек азартный и убить другого ему пара пустяков!
— Я склоняюсь перед вашей железной логикой!
— Значит, я могу просить у прокурора постановление на арест Ростовского? — обрадовался Зиновий.
— Нет! — охладил его ныл Георгий Борисович. — Потому что вы находитесь сейчас в состоянии азарта, а как вы сами недавно заметили — это очень опасно!
В библиотеку, потупив глаза, вошел Шалыто:
— Не сердитесь на меня, Георгий Борисович, но этих гантелей нигде нет — ни в кабинете, ни на помойке! Можно, я схожу в баню, а то я весь испачкался?
— Чистоплотность в нашей работе — это самое главное! — назидательно сказал следователь, и помощник ушел мыться.
В дни розыска у Ячменева особенно остро были развиты чувства. В эти дни его внимание привлекало все, что привлекает внимание, и даже то, что внимания не привлекает. Георгий Борисович заметил, что копия с картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван» до сих пор висит криво.
— Давайте поправим картину, Зиновий! — попросил Ячменев. — Самое главное в нашей работе — это порядок!
— Но какое значение для следствия имеет то, что картина висит криво? — воспротивился Фомин.
— Самое главное в нашей работе, — веселился следователь, продолжая сыпать афоризмами, — не проходить мимо того, что не имеет никакого отношения к следствию!
Фомин послушался, и вдвоем они водворили картину на место.
— Что мне теперь прикажете делать? — спросил Фомин вызывающе. Ему не терпелось арестовать Ростовского.
Но следователь попытался направить энергию подчиненного в другое русло:
