Убийство судьи Робинсона - страница 27

Рэй Митчелл вошел в мой кабинет, придвинул стул и уселся с видом человека, принявшего бесповоротное решение.

— С меня хватит, Джерри. Я ухожу.

Уже несколько дней я чувствовал, как в нем закипают гнев и недовольство. Следовало предполагать, что пар вот-вот вырвется наружу, но я все же надеялся, что взрыва не произойдет.

— Рэй, вы ведете себя, как ребенок!

— Возможно! И тем не менее я ухожу.

— Почему?

— Вы знаете это не хуже меня.

— Куда вы пойдете? Для вас оставить «Гэзет» — все равно что оторвать себе правую руку.

— Я ухожу в субботу.

— Перестаньте! Вы работаете здесь уже двадцать пять лет, вы и Дженнисон. Он что, тоже хочет уйти?

— Ушел бы, да не хватает мужества. Билла так же тошнит от всего этого, как и меня.

— Вас не тошнит, это просто обида! Должны бы понимать, что у меня есть веские причины действовать именно так. А беситесь вы, потому что я вам ничего не рассказываю.

— Веские причины! Знаем мы их! Думаете, мы ослепли и оглохли? Все вы, молодые, одинаковы. Говорят, мы должны уступить вам дорогу, отдать власть. А что получается? Какое-то время вы ведете себя по-мужски, но стоит только встретить женщину… весь пыл мигом улетучивается. Вы вдеваете цветочек в петлицу и начинаете мечтать. — Он свирепо смотрел на гардению, которую Эллен приколола к моему пиджаку.

— Так вот что вам не дает покоя!

Я снял трубку и вызвал Билла Дженнисона. Билл явился, с неохотой волоча ноги.

К шестидесяти пяти годам он уже изрядно сгорбился и поседел. Очки в золотой оправе сидели на самом кончике носа — они нужны были только для чтения, но почти никогда не снимались. Дженнисон сел по другую сторону стола напротив Митчелла. Оба сверлили меня взглядом. И в серо-стальных глазах Рэя, и в голубых, подернутых влажной дымкой, глазах Билла читалось одинаковое осуждение.

— Можете ослабить галстук, Дженнисон, разговор будет долгим. В последнее время я не давал вам писать взрывных статей, и «Гэзет» уже не нападает на Робинсона и его свору с прежней яростью. Поэтому вы решили, что я слабак, и воображаете, будто вам известны причины моего отступничества.

Дженнисон выглядел грустным и смущенным.

— Мы же знаем, что вы встречаетесь с малышкой Робинсон, — насмешливо бросил Митчелл.

— Я ждал такого ответа.

— Поэтому я и решил уйти. Двадцать лет боролся с Эндрю Робинсоном, и будь я проклят, если перейду на его сторону!

— Полегче на поворотах! Я молчал, потому что сам почти ничего не знал. Да и того, что знаю сейчас, далеко не достаточно. Но я не могу отпустить вас в тот самый момент, когда вы мне нужнее всего.

Похоже, мои старики оживились — глаза у обоих заблестели.

— Вы возмутились, когда я зарубил статью о побеге Мэджи, а потом запретил поднимать шум вокруг следствия против наших врагов. Когда я отказался даже упоминать о нападении на Хэтфилда, ваше негодование достигло предела. Ну, а уж после статьи о смерти евангелиста вы окончательно взбесились.

— После статьи! — взорвался Митчелл. — И вы называете это статьей?! — Он выхватил из кармана газету трехдневной давности. На пятой странице внизу была отчеркнута синим карандашом маленькая заметка. — Вот она, ваша статья! Три дня ношу ее в кармане! Стоит мне засомневаться, надо ли уходить из газеты, как я перечитываю это и снова набираюсь решимости. Прочтите сами. Честное слово, если сможете найти оправдание — вы просто гений!

Я, улыбаясь, взял у него газету. Милейшие старики просто не понимали, что происходит, и их негодование ничуть меня не удивило. Я прочитал:

— Это шедевр, — заключил я, кладя газету на стол.

— Шедевр?! — возмутился Митчелл.

— Вот именно. Не так-то просто сделать из слона муху. Вам известно, почему убили Хэтфилда?