Убийство на кафедре литературы - страница 7

В глубине души Рухама была довольна тем, что в литературных кругах бились над загадкой: что он в ней нашел? Никто не осмеливался ни о чем спрашивать участников этой драмы.

В сорок один год Рухама Шай выглядела подростком. Ее короткая стрижка и детская фигурка придавали ей вид «недозрелого плода». Она уже обнаружила у себя две глубокие складки, идущие вниз от уголков губ, — то, что Тирош называл: «твой плачущий вид». Рухама знала, что ей не дашь ее возраста, в частности из-за джинсов и мужских рубашек, которые она носила, а также из-за отсутствия косметики. Она отличалась от «женственных женщин», с которыми Тирош имел дело до нее. Она никогда не спрашивала Тироша о его прежних связях и о тех, какие были у него параллельно с ней. Как-то она увидела его случайно, зайдя в небольшое заброшенное кафе. Он, как обычно, запускал руку в свою посеребренную шевелюру, а напротив сидела Рут Додай, молодая пухленькая жена Идо.

Рухаме было хорошо знакомо выражение мучительной сосредоточенности на лице Тироша. Лица Рут — докторанта факультета философии — она не могла разглядеть. Тирош тогда не заметил Рухаму. Она почувствовала неловкость — словно подглядывает за ними — и ушла оттуда.

Несмотря на их интимные отношения с Тирошем, Рухама никогда не могла говорить с ним на некоторые темы. К примеру, о его дружбе с Тувье или о своей семейной жизни. Все ее попытки как-то определить их отношения заканчивались неудачей. Он просто не реагировал. Глядел куда-то вдаль и молчал. Однажды, когда она заговорила об этом, он указал на дверь:

— Я тебя не держу, можешь идти.

В компаниях они обычно бывали втроем, и лишь несколько раз она была только с ним, без Тувье, на встречах с молодыми поэтами. Тирош уделял им много внимания, в особенности после того, как сам перестал писать — так, во всяком случае, говорили. Те, кто распускал слухи о ней и Тироше, осторожничали в присутствии Тувье, но зато давали волю языкам, когда его не было. Так они мстили ей за то, что она никого не посвящала в их отношения. Рухама была человеком замкнутым, литературой не интересовалась, что она и объяснила Тувье, еще когда они жили в сельхозпоселении. Она много читала, но не поэзию. Она не могла, как Тувье, получать от поэзии высшее наслаждение. Мир поэзии был дня нее лишен смысла. Больше всего она любила детективы, шпионские романы и целиком погружалась в них.

Близких подруг у Рухамы не было, только знакомые — несколько женщин, работавших с ней в приемном отделении больницы. Они принимали ее молчаливую пассивность за редкое умение слушать других и любили рассказывать ей о своих семейных перипетиях.

С годами она поняла: отсутствие у нее жизненных сил окружающие принимают за душевную тоску и потому для многих представляет интерес «раскусить» ее. Женщины, что работали с ней, а более всех Ципора — толстуха, преисполненная материнских чувств, которая часто готовила ей чай на работе, полагали, что источник этой «тоски» — отсутствие у Рухамы детей. Сама же Рухама об этом вовсе не печалилась.

До встречи с Тирошем, десять лет тому назад, она жила с Тувье в сельхозпоселении и работала всюду, где ее ставил распорядитель работ. Никаких неожиданностей в ее жизни там не предвиделось.

Переезд в Иерусалим — для того, чтобы Тувье завершил обучение — стал самым драматическим событием в ее жизни, особенно после встречи с Тирошем, яркость и необычность которого покорили ее. Она сразу поняла, что он ее полная противоположность. Даже его манера одеваться вызывала ее восхищение, а когда они сблизились, она порой чувствовала себя героиней фильма «Пурпурная роза Каира», где происходящее на экране превращалось в действительность и герой мечты главной героини фильма сошел с экрана в зал. Она не могла сопереживать внутреннему миру Тироша, да и миру Тувье тоже, поэтому присутствие рядом с Тирошем этой молчаливой, с виду молодой женщины, вначале сопровождавшей Тувье, а затем Тироша, вызывало у окружающих всевозможные догадки и комментарии.

— О тебе целый Вавилонский Талмуд сочиняют, — сказал как-то Тирош. В ответ она лишь пожала плечами.