И все равно ему трудно было заставить себя сделать это, ведь она — самая близкая подруга Дженет, бедная, пожилая женщина; все инстинкты дока восставали против использования ее в качестве морской свинки.
А если взять старину Кона Джилберта? — проделать что-нибудь подобное с Коном док решился бы. Старый сквалыга вполне это заслужил. Но старина Кон — натура чересчур подлая, чтобы заболеть по-настоящему; хоть он и божится, что болен, но по сути старый скопидом здоров, как бык.
Что бы там пришелец ни говорил про побочные явления, но кто может знать заранее? Он сказал, что они изучили метаболизм человечества, но если рассудить здраво, это совершенно невозможно.
Док понимал, что нужный ответ лежит под рукой, стоит только подумать — он загнан куда-то в глубь сознания, док это чувствовал, но делал вид, что догадывается, загонял его подальше и отказывался признать его существование.
Но пометавшись из угла в угол еще около часа, вывернув свои мозги наизнанку и обратно, док уступил и позволил ответу всплыть.
Закатывая рукав и открывая коробку, он был абсолютно невозмутим. Вынимая подушечку и прикладывая ее к руке, он выступал только в качестве непредубежденного естествоиспытателя.
Но вот когда он уже опускал рукав, чтобы Дженет не заметила подушечку и не начала сыпать вопросами, что случилось с его рукой, пальцы его дрожали.
Завтра люди по всему миру за пределами Миллвилла выстроятся у дверей клиник, закатав рукава и приготовившись к процедуре. Скорее всего, очередь будет двигаться ровным потоком, потому что делать практически ничего не надо. Просто каждый пройдет перед доктором, а доктор прилепит подушечку на его или ее руку, и тут же к нему подойдет следующий.
«По всему миру, — думал док, — в каждом его уголке, в каждой деревушке, не обойдут ни одного человека. Даже бедных, ибо это делается бесплатно».
И тогда можно будет ткнуть пальцем в календарь и сказать: «В этот исторический день всем болезням настал конец».
Потому что подушечки не только уничтожат нынешние хвори, но и оберегут от будущих.
И каждые двадцать лет из космоса будут прибывать исполинские корабли, несущие груз подушечек, и будет наступать очередной День Вакцинации. Но теперь это уже будет касаться не столь многих — процедуре будет подвергаться лишь юное поколение. Кто был вакцинирован однажды, больше в этом не нуждается. Единственная вакцинация действует всю жизнь.
Док тихонько топнул по полу веранды, чтобы вновь заставить кресло раскачиваться. «Тут было славно, — думал док. — А завтра будет славно во всем мире. Завтра многие страхи уйдут из человеческой жизни. А послезавтра, избавившись от несчастий и насилия, люди смогут с уверенностью смотреть в будущее и жить, сколько положено. И, пожалуй, эта жизнь будет очень совершенно здоровой».
Стояла тихая ночь: дети наконец-то забросили игры и разошлись по домам. Да и док устал. Наконец-то он мог признаться себе, что устал. Теперь, спустя столько лет, признание в усталости не станет предательством.
В доме негромко замурлыкал телефон, и этот звук заставил док прервать свои покачивания и сесть на краешке кресла.
Послышались мягкие шаги Дженет по направлению к телефону, и услышав ее нежный голос, док затрепетал.
Теперь, всего через мгновение, она позовет его, и придется идти в дом.
Но она не позвала его, продолжая разговор.
Док снова устроился в кресле поудобнее.
Он опять забылся: телефон больше не враг, и его звонки больше не преследуют дока.
Потому что Миллвилл оказался первым. Он уже избавился от страха. Миллвилл оказался морской свинкой, пробным камнем.
Первой была Марта Андерсон, за ней последовал Тэд Карсон с подозрительными шумами в легких, а за ним — ребенок Юргена, подцепивший воспаление легких. И еще дюжина прочих, пока подушечки не подошли к концу.
И тогда вернулся пришелец.
И пришелец сказал — что же он сказал?
— Не считайте нас благодетелями или суперменами. Мы ни то, ни другое. Думайте обо мне, что хотите, что я человек с улицы.
«Так пришелец пытался добиться понимания, — подумал док, — стремление перевести их деяние в разряд обычных идиом».
