— Милый, прости, но мне приходится тебе звонить. Ты получил мою записку?.. Что значит, ты ничего не можешь сделать? Ты обязан мне помочь. Ты обязан… У тебя же должны быть какие-то деньги… Это я уже сделала. Я продала все, чего он, скорее всего, не заметит, даже свою шубу… Нет, я убирала ее на лето… откуда я знаю, что я ему скажу?.. Всего три тысячи, хотя он заплатил за нее десять, так что мне все равно почти тысячи не хватает. Ради бога, я же попала в эту историю исключительно из-за тебя… Ты, сволочь, это не я говорила, что считаю часы… Прости меня, я не хотела. Любимый? Прости меня, не вешай трубку! Пожалуйста, ты должен мне как-то помочь! Если он узнает, всему конец. Ты просто не представляешь, как я жила до этого. Я ни за что туда не вернусь. Я… Алло, алло?..
Она лихорадочно колотила по рычагу, потом застыла и как-то поникла. Простояв так несколько секунд, Барбара яростно швырнула трубку на рычаг и помчалась наверх по лестнице.
Джуди вышла из своего тайного наблюдательного пункта и улыбнулась.
В приемном покое доктора было уже пусто. Когда они вошли, из кабинета появилась женщина с землистым лицом и остановилась, недоверчиво озираясь, словно она только что очнулась в незнакомом месте. Секретарша поспешила к ней из-за своей конторки, но женщина внезапно бросилась к выходу, не замечая ни ее, ни двоих мужчин. У доктора Лесситера зажужжал коммуникатор, и через секунду полицейских пригласили войти. Доктор стоял у большого деревянного секретера и убирал на место папку.
— Это самое ужасное в моей работе, — как будто между делом и без особого чувства заметил он. — Я до сих пор не знаю, как лучше сообщать людям плохие новости. А вы как считаете?
— Это, наверное, зависит от человека, доктор, — ответил Барнеби, про себя радуясь такому уместному началу разговора. — Лично я предпочитаю выкладывать все сразу и начистоту. Не могли бы вы рассказать мне, что вы делали после обеда в пятницу семнадцатого числа текущего месяца?
— Я же уже вам говорил. — Он уселся за стол и начал щелкать пальцами. — Какой же вы бестолковый народ — полицейские. Ходите туда-сюда и спрашиваете об одном и том же. Только не говорите мне, что забыли, что я вам сказал вчера.
— Вы сказали, что смотрели по телевизору финальный матч по крикету.
— Совершенно верно.
— С обеда до самого вечера?
— Именно так. — Он дернул последний палец. В тишине щелчок прозвучал неожиданно отчетливо. Но внезапно тишина словно наполнилась чем-то неясным, поменяла свою природу. Доктор в замешательстве созерцал свои пальцы, как будто видел их впервые в жизни. Он взглянул на суровое лицо Барнеби, потом на Троя и снова на старшего инспектора. — Да. Именно так… Совершенно верно. — Но уверенность оставила его. Он стал похож на человека, который понял, что его обман раскрыт, но еще не догадался, как это случилось.
— В тот день игру остановили еще в одиннадцать часов из-за плохой видимости. На весь день.
— О… Ну да… наверное, я смотрел ее в четверг. Да, конечно, так и было. Теперь вспомнил.
— По четвергам вы посещаете пациентов на дому. По крайней мере, так вы заявляли, давая показания в первый раз.
— А, да, конечно, так и есть. Какой же я стал рассеянный… — На лбу у него выступили капельки пота, которые начали скатываться вниз, как стеклянные шарики, вдоль носа. Его глаза бегали по комнате, пытаясь отыскать озарение в шкафу с инструментами, хромированной, покрытой резиновым ковриком каталке для осмотров, массивном деревянном секретере. — Понимаете, я просто не видел во всем этом смысла. Ну все же знают, что старушка скончалась вечером.
— Могу вас заверить, наше расследование имеет очень большое значение. Мы не разбазариваем впустую свое и общественное время.
Тревор Лесситер так и не ответил на вопрос. Барнеби беспокоился о том, чтобы не дать ему слишком много времени опомниться. Он и так уже видел, что доктор перебирает детали своего рассыпавшегося алиби, лихорадочно пытаясь соорудить какую-нибудь приемлемую альтернативу. Пора его напугать.
— Вы не станете отрицать, что ваших знаний и имеющегося здесь оборудования достаточно, чтобы приготовить экстракт цикуты?
