— Белла? — откровенно удивился Майкл. — Ну да, я был там, но я не понимаю… — Он замолчал. — Вы что, хотите сказать, что есть какая-то связь? — От его прежней враждебности не осталось и следа. Теперь он выглядел по-настоящему заинтригованным. — Но нет… такого не может быть, ведь так?..
— Как я понял из статьи в газете, вы первым оказались рядом с миссис Трейс после выстрела?
— Совершенно верно. Лесситер сказал не трогать ее, а бежать вызывать «скорую», я так и сделал.
— В Тай-хаузе в это время кто-нибудь был?
— Только Кэтрин. Из кожи вон лезла, чтобы угодить.
— Прошу прощения?..
— Готовила на кухне бутерброды, лепила пирожки, резала мясо…
— А вы в это время помогали загонять дичь.
— Это совсем другое дело. Мне за это платили! — Сарказм Барнеби вернул гнев в голос Майкла. Он подтвердил, что никто из компании охотников не находился в таком положении, чтобы застрелить миссис Трейс, потом добавил: — Не понимаю, почему вы меня обо всем этом расспрашиваете. У меня ведь даже ружья не было.
— Вы со вторым загонщиком действительно после пытались найти пулю?
— Я бы не стал заявлять об этом так громко. Мы действительно мельком осмотрели место, но нам показалось, что это совершенно бессмысленное занятие, и быстро бросили его.
— Благодарю вас, мистер Лэйси.
Садясь в машину, Трой, помня о неуместном замечании насчет «ровера», отчаянно пытался придумать, что бы такого разумного и проницательного сказать.
— А вы заметили, что он запер за собой дверь той комнаты, где рисовал? Мне это показалось несколько странным.
— Ну, я не знаю. Люди творческие часто испытывают потребность защитить неоконченную работу. Вспомните хотя бы несмазанную дверь Джейн Остин[31].
Сержант Трой развернул машину, глядя в большое двустороннее зеркало, укрепленное на заборе, позволявшее видеть часть дорожки и фасад коттеджа.
— Тут вы правы, — отозвался он, ни за что в жизни не собираясь признаваться, что понятия не имеет ни о какой несмазанной двери Джейн Остин. Что же до того, что красавчик Майкл Лэйси — мечта всех юных девиц… Трой глянул в зеркало и коротко провел ладонью по своим морковного цвета волосам. Это только в романах девушки предпочитают брюнетов.
Майкл Лэйси следил с крыльца за полицейским автомобилем, пока тот не скрылся, потом вернулся в студию. Он взял в руки палитру и кисть, несколько секунд стоял, уставившись на холст, и наконец положил инструменты обратно. Начало темнеть. Но, несмотря на то что ему помешали, день выдался удачным. Иногда он работал с каким-то остервенением, разрывая в клочки эскизы, накладывая краски слой за слоем, раз за разом переписывая одно и то же, никак не получая того, к чему стремился, порой плача от злости. Но такие дни, как сегодняшний, компенсировали подобные моменты. Из лихорадочных усилий порой рождалась восхитительная легкость. Майкл рассматривал фигуру на холсте. Здесь еще многое предстояло сделать. Он только сделал фон. Но картина уже радовала его. Он не сомневался, что она получится. Когда такое происходило, Майкл чувствовал себя великим. В нем рождалась твердая вера в то, что в любом случае, что бы он ни делал с этим холстом, какой бы манерой ни пользовался, как бы ни распределял этапы работы, все равно она будет удачной. Убеждение было так сильно, что он ощущал, что не сможет испортить картину, даже если специально попытается это сделать.
Он направился на кухню, открыл банку с печеными бобами и колбасным фаршем и, зачерпывая ложкой прямо из жестянки, вернулся в студию. Угасающий свет как будто изменил очертания обстановки, стены казались непрочными и рыхлыми. С расстояния в несколько футов на Майкла смотрели четыре больших абстрактных полотна, светясь в сумерках плотными белыми мазками. В уголке каждого темнела разлетающаяся взрывом звезда, сейчас казавшаяся просто кляксой.
Наверху углового буфета стояла старинная оловянная школьная лампа. Он зажег свечу и обошел комнату, разглядывая холсты, прислоненные к стенам. Несмотря на то что под потолком висела яркая флюоресцентная лампа, Майкл Лэйси любил огонь свечей. Они придавали особый оттенок живописи. Цвета становились как будто глубже, многослойнее; глаза на портретах блестели, а губы изгибались в создаваемой светом иллюзорной жизни. Плотная материя превращалась в нечто редкое и хрупкое. Этот эффект стимулировал его творческое мышление и порождал новые удивительные замыслы.
