Может, уехать за границу? Такая мыслишка все чаще посещала его раскаленную от непривычных переживаний голову, заставляя страдать еще больше. Уехать можно. Но это значило лишение статуса, что немедленно влекло за собой массу неудобств и даже неприятностей, в том числе и финансового плана.
Базуль, не в пример своим приятелям, более молодым ворам "в законе", держателям "общаков", долго не решался запустить руку в своеобразную кассу воровской взаимопомощи. Воспитанный на старых традициях, он поначалу даже не помышлял об этом жестоко наказуемом проступке. Но жизнь нередко ломает не только человека, как физический объект, но и его моральные устои. И постепенно под напором новых капиталистических реалий Базуль стал сдавать свои кондовые позиции. Конечно, "общаковые" деньги, как думают обыватели, не лежали где-нибудь в тайнике мертвым грузом. Они работали и приумножались в различных официальных фирмочках и липовых конторах. Но что могло помешать ему, главному, так сказать, банкиру местной братвы, повернуть часть этого денежного потока в другую сторону?
Ничто.
И Базуль, поднаторевший за годы перестройки в различных финансовых аферах, постепенно начал работать и на себя. Его заграничные счета стали наполняться, словно вымя хорошо кормленной коровы, принося на первых порах счастливое успокоение и радужные мечты о безмятежной старости. Но, как неглупый человек, он знал, что долго продолжаться все эти махинации с общественными деньгами не могут. У сообщества воров были и свои банкиры – настоящие, обученные не в зоне на нарах, а в престижных учебных заведениях страны, и свои ревизоры, собаку съевшие на проверках финансовой отчетности по жизни не очень чистых на руку воров и бандитов, надевших личину респектабельности и богатства. Выводы этой своеобразной налоговой полиции были иногда хуже приговора официального суда. Никакие смягчающие обстоятельства во внимание не принимались, и проворовавшийся "братан" отправлялся на последний в своей жизни этап – прямиком к могиле, вырытой где-нибудь на свалке.
Правда, бывали и исключения, когда такому шустряку сходняк говорил всеобщее "фе". Но от этого легче не было – вор, укравший у своих, объявлялся вне закона, что влекло за собой потерю уважения, а значит моральную смерть. И неизвестно, что было хуже – могилка в лесу, а возможно на строящейся дороге под асфальтом, или превращение в изгоя, которого и "опустить" не грех. Поэтому Базуль никак не мог допустить в подведомственное ему хозяйство финансовых ищеек сообщества. А это можно делать только тогда, когда рулишь лично. Будущий преемник, конечно же, не преминет обвинить его во всех мыслимых и немыслимых грехах, чтобы после под этой дымовой завесой спокойно продолжить разворовывать "общак".
Так было всегда и так в свое время – правда, не сразу после вступления в должность – поступил и сам Базуль.
Заграница Базуля не ждала, это точно. Конечно, многие из его приятелей – как те же Япончик и Михась – на первых порах пристроились там неплохо. Но что потом из этого вышло, старый вор тоже знал. Тюрьма, она и есть тюрьма, пусть даже с теплым унитазом, видиком и холодильником, забитым жратвой. Свободу не заменишь никакими благами, особенно если ты пользуешься ими за решеткой. Да и, откровенно говоря, заграницу Базуль просто побаивался и даже презирал. Воспитанный социалистическим обществом – пусть он и смотрел на него в основном из-за колючей проволоки зоны – старый вор просто не мыслил себя в другой обстановке. К концу жизни перейдя в лагерь капиталистов и эксплуататоров, он по инерции продолжал их ненавидеть лютой ненавистью. Политинформации, которых он наслушался в заключении по самое некуда, оковали его путами почище рабских цепей…
День тянулся словно молочные конфеты-ириски его детства. Сладкая патока ничегонеделания осязаемо налипала на тело, лишая воли и доводя до исступления своей нескончаемостью. Базуль неприкаянно слонялся с угла в угол, терроризируя несправедливыми придирками Шатоху и охранников. В воздухе явно слышался запах опасности, и от того, что "положенец" не мог определить ее истоки, он раздражался еще больше.
