– Заткнись, мать твою! Скок! Порви ему пасть! Нарежь из него полос и кишки выпусти. Да поспеши – нам и впрямь пора.
– О чем идет базар? – Скок насторожился и недобро зыркнул на пахана. – Ну-ка, Сатана, повтори, что ты там трепался про Малеванного.
– Я тебе сказал – кончай его! Или ты глухой? – Чагирь встал.
Теперь он уже не отрывал глаз от Егора. Следопыт тоже глядел на него – с нескрываемой ненавистью. И пахан наконец узнал его.
– Ты-ы!? – Чагирь даже задохнулся на миг. – Так это ты!?
– А кто же еще. И знаешь, я сейчас жалею только об одном – что не раздавил тебя тогда, как гниду. Ты убил моих родителей, сволочь! Ты прикончил и пахана Малеванного – чтобы он не был тебе обузой. Интересно, известно ли об этом твоим "корешам" в зоне?
– Дай! – почерневший от бешенства Чагирь вырвал из рук Скока финку. – Да, убил! Я сделал с них рубленые котлеты… крха-крха… – Он хрипло хохотнул – словно ворон прокаркал. – Понял! Я! А ты меня упрятал в зону, щенок. Так что мы теперь квиты. Но между нами есть одна разница: ты сейчас подохнешь, а я буду жить. Долго буду жить!
Пахан подскочил к Егору и ударил его финкой. Вернее, попытался ударить – с виду медлительный и хромой Скок молниеносно бросился ему наперерез и отшвырнул Чагиря в сторону с такой легкостью, будто это был соломенный куль.
– А ну погодь… – тихо произнес Скок, напряженно глядя на Чагиря. – Не пори горячку. Дай послушать фраерка. – Он повернулся к Егору: – Начинай, Сатана, звони все, что знаешь о Малеванном.
– Что ты хочешь услышать? – Егерь перевел дух и попытался собраться – как ни готовься к смерти, но когда до нее рукой подать, редко кто может оставаться абсолютно спокойным.
– Я хочу послушать как помер мой брат Спиридон.
– Хочешь сказать, что Малеванный – твой?.. – Такого поворота Егор не ожидал, а потому опешил.
– Да. Старшой. Говори все, как на исповеди. Скажешь правду – умрешь легкой смертью. Солжешь – на кусочки изрежу, будешь сутки сдыхать в страшных муках. Понял, нет? – Скок, ощерившийся, будто взбесившийся пес, был страшен, словно сам нечистый.
Егор посмотрел на Чагиря, который стоял чуть поодаль и пожирал глазами следопыта, затем перевел взгляд на Скока и, утвердительно кивнув, вкратце рассказал о событиях 1948 года.
– Вон, оно, значит, как… – Скок обернулся к Чагирю. – До меня доходил звон, но я не верил… Зачем Спирьку сгубил?
– Кого слушаешь, дурачина? – голос пахана был тих и спокоен. – Сатана горбатого лепит, а ты свои уши сушить повесил.
– Нет ему резона врать перед смертью… – Скок не отрывал от него побелевших от ярости глаз. – А я тебе верил… Все верили. Значит, тогда ты братана замочил, а теперь всех нас на съедение псам бросил… Шкуру свою бережешь. Какая же ты сука, Чагирь…
– Ты!.. – вызверился пахан. – Говори да не заговаривайся. Я тебе не шестерка. Сатана врет, как сивый мерин.
Разве ты не видишь, что он хочет нас поссорить? Кончай базар и вали эту ищейку. И пора отсюда когти рвать, пока другие легавые на шухер не подвалили.
– Зачем брата… Спирьку… – Скок казалось не слышал слов Чагиря. – Ты мне ответишь, век свободы не видать… – Пошатываясь, словно пьяный, он шагнул к пахану, который снова успокоился и наблюдал за ним, как показалось Егору, с холодным интересом.
– Напрасно… – Пахан стоял на месте, как статуя – не шевелясь. – Напрасно ты эту разборку затеял…
Скок не ответил. Он надвигался на Чагиря, будто намереваясь растереть его в порошок о скалу за спиной пахана. Скок передвигался словно сомнабула – с широко открытыми, ничего не видящими глазами и безвольно болтающимися вдоль туловища длинными руками. Со стороны казалось, что ситуация ничем серьезным пахану не грозит, но Чагирь, хорошо знающий о медвежьей силе Скока, думал иначе. Под натиском товарища по побегу пахан начал медленно отступать, забирая влево, к обрыву, под которым далеко внизу зеленел плотный ковер сосновых крон. Таким образом они постепенно приближались к Егору, который следил за разворачивающимися перед ним событиями затаив дыхание. Он понимал – сейчас Скок вне себя, но что задумал Чагирь? А в том, что хитрый, как змей, пахан уже готовит для своего, теперь уже бывшего, друга какую-то пакость, егерь совершенно не сомневался – несмотря на финку, оставшуюся в руках Чагиря, в рукопашной против Скока его шансы практически равнялись нулю. Это было видно по посеревшему от гнева и страха лицу пахана, который даже не помышлял воспользоваться для собственной защиты остро отточенным клинком.
