— Кхм, — подал голос фамилиарий, — прошу прощения, но это же художественная литература?
— Да, но книга в отдельном списке. — Инквизитор взял следующую. — Оруэлл, «1984». Весь автор в отдельном списке — сжечь. Бёрджесс, «1985». То же самое — сжечь. Бёрроуз. То же самое…
— Это другой Бёрроуз, господин инквизитор, — впервые осмелился возразить хозяин дома.
Инквизитор бросил на него внимательный взгляд, перевёл глаза на обложку.
— Да, действительно — Эдгар, а не Уильям. «Принцесса Марса». Спасибо, что поправили. Оставить. — Он взял очередную книгу. — Берн, «Игры, в которые играют люди» — сжечь. Бергсон, «Творческая эволюция» — сжечь. Бернайс… что? «Пропаганда»… чт-о-о?!
Инквизитор судорожно дёрнул рукой, отбрасывая «Пропаганду», будто ядовитую змею.
— Господи помилуй! Уровень опасности «Карнеги»! — Он перевёл дыхание и обратился к хозяину: — Послушайте, это слишком. Я, конечно, сразу понял, чего от вас ожидать, но… держать у себя книги Проклятых из Проклятых?!
Хозяин выронил стопку разрешённых книг и рухнул на колени.
— Умоляю, господин инквизитор! Пощадите! Я просто библиофил! Я их даже не открываю! Просто коллекционирую издания эпохи пред-пред-Катастрофы! Господом Богом клянусь, я понятия не имею, что там внутри!
— Вам придётся доказать вашу лояльность и чистосердечие, — холодно сказал инквизитор.
— Конечно! Конечно! Всё что угодно!
Инквизитор гадливо, двумя пальцами за самый уголок корешка, поднял с пола «Пропаганду» и вручил фамилиарию.
— Запечатать и сжечь. — Он стянул перчатки, скомкал вместе с грязной салфеткой и кинул на пол. — И, пожалуй, сделаем перерыв. Нам надо поговорить, — сказал он хозяину.
Все трое вышли на крыльцо. День был ясен и прохладен. Инквизитор глубоко, с наслаждением вдохнул свежего воздуха. Фамилиарий покатил тележку с книгами по дорожке между клумбами к посадочной площадке, где стоял чёрный флаер с эмблемой Инквизиции — Всевидящим Оком над двумя скрещёнными факелами.
— Коллекционируете эпоху пред-пред-Катастрофы, значит, — сказал инквизитор, щурясь от солнца.
— Да-да, господин инквизитор, — с готовностью ответил хозяин. — Двадцатый век и первая половина двадцать первого. Самая популярная эпоха у нас, библиофилов. Более ранние издания слишком редки, а пред-Катастрофа отвратительна по полиграфии.
— Да, я знаю. — Инквизитор вынул из рукава сутаны трубочку скатанного планшета, развернул, потыкал пальцем в иконки и вручил хозяину. — Пишите имена и контакты всех, у кого покупаете книги.
— Ну что вы, это не нужно, господин инквизитор. У меня есть база, я сам всё записываю, и у кого купил, и что, и почём, и кому продал… вы получите полный доступ, конечно же.
— Очень хорошо. — Инквизитор благосклонно кивнул. — Вы, судя по всему, законопослушный гражданин, но случайно оступились, и я не хочу лишать вас шанса на исправление. Ваша готовность сотрудничать, несомненно, смягчит вашу участь.
— Спасибо, спасибо, господин инквизитор! Я мог бы сотрудничать и… на постоянной основе, — осторожно предположил библиофил.
Инквизитор посмотрел на него внимательно.
— Интересное предложение. Но насколько вы сознательны?
— Что вы имеете в виду, господин инквизитор?
— Вы понимаете, зачем мы уничтожаем книги?
— Конечно, господин инквизитор. Гуманитарные науки — запретное знание, — заученно отозвался хозяин дома. — Они привели к Катастрофе.
— Правильно, — инквизитор снова кивнул. — Но если вы хотите на нас работать, вам нужно знать больше.
Он неспешно направился к садовой беседке. Библиофил засеменил следом. Фамилиарий всё ещё сгружал назначенные к сожжению книги в багажник флаера. Усевшись на скамейку и дождавшись, когда хозяин сядет напротив — весь преувеличенное внимание, — инквизитор заговорил:
— Тогда, в вашу любимую эпоху, благодаря гуманитарным наукам человек слишком много узнал о себе. Слишком хорошо понял, как и почему он думает, как говорит и воспринимает слова, как переживает эмоции, какие пружины им управляют. Социология, психология… — с невыразимым отвращением произнёс инквизитор. — Человек стал прозрачен сам для себя, как машина. Он понял, где у него кнопки. И люди начали всё больше нажимать на кнопки других людей. Сначала — чтобы лучше продавать товары, влиять на политический выбор… но границы всё расширялись и расширялись, управляемость всё больше захватывала и частную жизнь, и внутренние миры… и знание о кнопках становилось всё более массовым, пока всё человечество не превратилось в нечто вроде грандиозного механизма, где каждая машина непрерывно нажимала на кнопки других… пока на всей Земле не установилась невероятная по деспотизму тирания, которая в то же время была абсолютным хаосом. Там, где все пытаются управлять всеми, никто не управляет никем. Кнопки стираются от постоянного нажатия. Всё кончилось Катастрофой, которая была настолько безумна, что никто до сих пор толком не понимает, что конкретно произошло. И вот от какой судьбы мы пытаемся защитить мир. — Инквизитор перевёл дыхание. — Теперь вы понимаете? Теперь готовы сотрудничать не из страха, а из сознательного убеждения?
