«Алексей Кирсанов не любил говорить: “Снято! Всем спасибо”. Эти слова означали конец целой жизни. Разумеется, трудиться над фильмом предстояло ещё долго. Алексея ждал кропотливый процесс монтажа, но монтаж – иной пласт существования. Алексей принадлежал к категории режиссёров, для которых съёмочный процесс главнее монтажа. По-настоящему Алексей Кирсанов жил именно на съёмочной площадке, бок о бок с актёрами, дыша с ними одним воздухом, порождая движения их тел, управляя колебаниями их голосов. Он обожал находиться возле актёров, держа их за руки, касаясь их спины и шеи, и сантиметр за сантиметром вырисовывать пластику их жизни перед камерой» («Волки и волчицы»).
Помню, занимаясь литературной записью воспоминаний господина Т, я ухватился за его слова о том, что он ходил в детстве в открытый кинотеатр, и мне, конечно, не составило труда наполнить его слова моими собственными ощущениями: «Включался кинопроектор, освещался экран и там, на этом белом полотне, начиналась чья-то жизнь, к которой невозможно прикоснуться и в которую невозможно войти. Экранная жизнь состояла только из теней, но эти тени обладали такой властью надо мной, что я безоговорочно верил в то, что они наполнены настоящей жизнью. Полтора часа в кинозале дарили мне абсолютное счастье. Это, конечно, детское ощущение, но оно очень сильное».
Власть кино, власть его магических теней надо мной была абсолютной. Против магии киноэкрана я был бессилен. Кинематограф был моим воздухом. Кино манило меня, мне всегда хотелось делать его. Но поскольку режиссура для меня означала не экранизацию чьих-то произведений, а оживление на экране собственных фантазий, то я записывал эти фантазии. Записывал всегда. Куда бы я ни ехал, при мне всегда был и есть блокнот. Наверное, поэтому я легко переключился на сочинительство, когда понял, что дорогу в кино перекрывает шлагбаум, с коим у меня нет сил справиться.
Не раз мне приходилось слышать в разных издательствах: «Читателю не интересны рассуждения! Пусть ваши герои действуют. Пусть читатель сам думает о них. Не навязывайте ему ничего своего».
Будь у меня другой характер, я бы последовал совету этих «советчиков» и превратился бы в одного из тех, кто штампует прыжки, падения, погони, драки, поцелуи, забыв о главном человеческом качестве – мышлении. Персонажи должны разговаривать. Не говорить, а разговаривать. Не пояснять в диалоге, куда они идут и зачем, а пользоваться диалогом, чтобы задавать вопросы вселенского масштаба. А сюжет служит лишь поводом для таких вопросов. Пусть следователь вынюхивает следы преступника, пусть алхимик выпаривает в своих колбах эликсир бессмертия, пусть солдаты из последних сил удерживают наседающего противника, но пусть это служит поводом для размышления о главной загадке бытия – о смысле жизни. Хороший сюжет всегда поможет удержать внимание, интрига никогда не будет помехой философской беседе. Что же касается интриги, то Стивен Кинг высказался предельно точно по этому поводу: «По-моему, интрига – это последнее прибежище хорошего писателя и первое прибежище плохого. Получившаяся вещь вполне может выйти искусственной и вымученной… Я больше полагаюсь на интуицию, и могу это делать, поскольку в основе моих книг лежит не событие, а ситуация… Часто у меня есть представление о том, чем всё должно кончиться, но я никогда не требовал от своих героев, чтобы они поступали по-моему. Наоборот, я хочу, чтобы они действовали по-своему. Иногда развязка бывает такой, как мне виделось. Но чаще получается такое, чего я и не ждал. Это просто прекрасно. Я же не столько создатель романа, сколько его первый читатель. И уж если я не могу точно догадаться, как дальше развернется эта хреновина, даже с внутренним знанием предстоящих событий, то я могу не волноваться – читатель будет переворачивать страницы, пока не дойдет до конца».
Безоговорочно поддерживаю сказанное Стивеном Кингом, ибо для меня сюжет всегда вторичен. Куда важнее отдельные ситуации и персонажи: они должны быть интереснее, чем знакомая нам жизнь. Мне интересно сделать литературных героев умнее, ярче среднестатистического гражданина, а ситуацию – неожиданнее и даже неправдоподобнее, чем в жизни. Негодяй должен быть интересен, ничтожество – выразительно, слабость – значительна, соблазн – неодолим…
