Полчаса спустя мы затормозили на гравиевой дорожке перед домом Джона. Автоматические ворота на улице с жужжанием открылись, сам дом, скрытый кипарисами, мы увидели, только когда подъехали поближе.
– Драть меня в бок!
– Мам! – Протест Саймона остался незамеченным.
– Такой величественный дом. В Ричмонде. – Мама Саймона глазела и не стыдилась. – Ну что ж, идите. И, Саймон, если есть хоть малейший шанс, что он гей, – выходи за него!
Саймон выскочил из автомобиля быстрее, чем положено людям его объема. Подозреваю, что большинство мальчиков-подростков могут побить рекорд по стометровке, если родители вгоняют их в краску в присутствии посторонних. Я поспешил за ним, выкрикивая благодарности за поездку.
Я догнал Саймона на ступеньках крыльца, крыша над которым поддерживалась огромными колоннами. Дверной звонок был диском из слоновой кости в центре ребристой медной плашки, и звон, раздавшийся от нажатия, показался глубоким и отдаленным.
Я ожидал, что входную дверь в особняк Джона откроет дворецкий. Высокий, безупречно одетый мужчина с тонкими усиками, прямиком из 1930-х. Джон в футболке, джинсах и носках всегда обманывал ожидания. В этот же раз, впрочем, это была Миа, босая, в мужской рубашке и черных легинсах, и от одного ее вида у меня внутри случилось что-то не поддающееся описанию.
– Заходите. – Она ушла по широкому, вымощенному плиткой коридору. До нас донеслись отдаленные звуки фортепиано.
Мы сняли обувь и поспешили за ней. У всех нас был свободный день, так как замерзшее футбольное поле помешало урокам физкультуры, а я еще и утро себе освободил, чтобы у меня была возможность плести интриги с мамой Саймона. Я не спрашивал, как Миа объяснила свое присутствие здесь в среду до четырех. Джон играл на рояле в одной из гостиных. Получалось у него это возмутительно хорошо, а композиция, которую он исполнял, была бесстыдно романтичной.
– Вот выпендрежник! – Я встал рядом с ним и смотрел, как его руки парят над клавиатурой.
– Зависть – некрасивое чувство, мальчик мой, – сказал Джон и закончил композицию фанфарами. – Саймон! Ты здесь! Я и не думал, что ты придешь.
Саймон поставил сумку на отполированную крышку рояля из красного дерева.
– Почему? Я не больше тебя хочу умирать в этой пустоши.
– А! – ухмыльнулся Джон, смотря на меня. – Вы сказали ему, что здесь будут «Подземелья и драконы». Хитро.
– Ты здесь, чтобы танцевать, Саймон. – Миа потянулась к его руке.
– Вы солгали! – Саймон отдернулся, хмуро смотря в мою сторону. – Я ухожу.
– Не можешь. Если не готов идти пешком всю дорогу. – Я схватил с рояля его сумку. – А также у меня есть важные новости от Димуса, которые мы обсудим… позже.
Джон сыграл в басу «Пам! Пам! Пам…», затем встал и пересек комнату.
– Ты здесь по той же причине, что и Ник. Вы идете на свою первую вечеринку у Арно, и вы оба боитесь танцевать. И девушек. – Он включил музыкальный центр, монструозную вещь, которая одновременно заставляла задуматься о том, что она ужасающе дорогая и очень-очень крутая. Высшее проявление немецкой инженерной мысли, способное передать самые жаркие мотауновские[17] ритмы с хирургической точностью. – К счастью, я собрал здесь образцы и того, и другого. Музыки… – Он нажал кнопку проигрывания, и комнату заполнили первые такты Wanna be startin’ somethin’, к которым быстро присоединился Майкл Джексон со своими занятными ахами и охами, как будто он опускался в холодную ванну. – А прекрасная Миа у нас представляет женскую половину нашего биологического вида.
Миа отвесила шутовской реверанс.
Мы стояли и смотрели друг на друга. Мистер Джексон старался изо всех сил, но степень неловкости у нас четверых, оказавшихся в ярко освещенной комнате, была достаточно высокой для того, чтобы, если бы мне к виску приставили пистолет и потребовали танцевать или умереть, я бы с радостью выбрал сладкое милосердие пули.
– Постойте. – Джон уже выглядел так же неловко, как я себя чувствовал. Он подбежал к выключателю и снизил интенсивность освещения до такого уровня, что приходилось щуриться. – Это гораздо проще, когда внутри плещется пиво. Доверьтесь мне.
