Когда карьера Филиппы Фут только начиналась, ужасы, творившиеся в концентрационных лагерях Второй мировой войны, впервые стали известны широкой публике, и потом мысль о них будет преследовать ее. Представление о том, что этические утверждения можно свести к мнению и личным предпочтениям, таким как «я одобряю» или «я не одобряю», к «ура» или «фу», было для нее неприемлемым.
Но Фут радикально разошлась не только с этическим эмотивизмом — она не стала вливаться и в альтернативный подход к философии, который в период 1950–1960‑х годов господствовал в Оксфорде и за его пределами, а именно в философию «обыденного языка». Это движение предполагало, что, прежде чем можно будет решить философские проблемы, следует рассмотреть все тонкости использования языка в обыденной речи. Философы тратили время на разбор тонких различий в применении таких выражений, как «по ошибке» и «нечаянно»[18]. Студент, который осмеливался высказаться на лекции или семинаре, обычно обязательно сталкивался с вопросом: «что именно вы имеете в виду, когда говорите то-то или то-то?». Ученики Фут вспоминают, что она прилежно учила этому подходу, хотя и без особого воодушевления, — лишь бы они сдали экзамены.
Фут не была прирожденным преподавателем. Она была очень внимательной, воодушевляющей, но при этом пугала. У нее было длинное аристократическое лицо и хорошо поставленный голос — по словам одного студента, «как у дамы из высшего общества»[19]. Первое впечатление, говорившее о том, что она является выходцем из английской аристократической семьи, было, однако, верным лишь наполовину. Ее родители поженились в Вестминстерском аббатстве на одном из ежегодных празднеств. Ее отец, капитан Уильям Сидни Бенс Бозанкет, герой Первой мировой войны, по описанию самой Фут, относился к породе охотников, рыбаков и стрелков. Фут была воспитана в роскошной усадьбе и почти не получила формального образования, хотя постоянно была окружена гувернантками. Представители этой культуры не видели в образовании девочек ничего желательного или ценного (правописание у Фут так и осталось ужасным). Когда ко всеобщему удивлению Пип предложили место в Оксфорде, где она должна была преподавать политику, философию и экономику, друг семьи утешил родителей мыслью, что «она по крайней мере не выглядит умной»[20].
Фут никогда не выступала против интеллектуального снобизма, однако университет освободил ее от социального высокомерия, привитого дома. Она не кичилась своим привилегированным происхождением, но и не скрывала его. Ее обучение началось через месяц после того, как Британия объявила войну Германии: во время войны, когда большинство студенток шили свои юбки из материала, используемого для затемнения, одежда Филиппы всегда оставалась модной и «явно не самодельной»[21]. Она стала объектом особого внимания со стороны преподавателя по экономике Томми (позднее лорда) Балога, остроумного и приставучего ловеласа, венгерского эмигранта еврейского происхождения, ставшего советником Гарольда Уилсона, — обворожительного персонажа, хотя и «эмоционального фашиста»[22]. У Балога было множество интрижек: по словам партнера Фут по семинарам, Пип стала постоянным объектом ухаживаний Балога, но отказывалась от его предложений выйти замуж, произносимых с сильнейшим акцентом[23].
Но родословная Фут лишь наполовину была связана с высшим слоем английского общества: ее мать могла доказать еще более знатное происхождение. Эстер была рождена в 1893 году в Белом доме. Она была дочерью двадцать второго и двадцать четвертого президента США. Это утверждение может показаться логической загадкой, поскольку ни одна женщина никогда не занимала пост президента. Однако описания «22‑й президент» и «24‑й президент» имеют, как сказали бы философы, один и тот же референт. Демократ Гровер Кливленд, дед Фут, был единственным президентом, который провел на этом посту два срока, которые не следовали непосредственно один за другим.
Фут была зачарована жизнью деда (и достаточно хорошо знала свою бабушку), но не считала нужным хвалиться подобными связями. На публике она гораздо охотнее ссылалась на связь с родственником по отцовской линии — с Бернардом Бозанкетом, крикетистом, которому приписывают изобретение самой коварной подачи в этой игре — «гугли».
