— Как ты? — спросил я у него.
— Нормально, — апатично ответил он. — Нет проблем.
К десяти Боб наконец решил, что здесь больше ловить нечего. Мы потащились обратно к лодке, и Боб переправил нас на дальний конец озера — он сказал, что там есть хороший лабаз и нам по крайней мере не придется отсиживать себе задницы на мокрой земле. Там мы убили еще пару часов, сидя на помосте из жердей и разглядывая пустой лес, пока небо продолжало орошать нас холодной моросью. Я не подавал голоса, Мэтью тоже. В какой-то момент Боб сказал: «Охота есть охота», и примерно час спустя повторил то же самое.
Около полудня Боб достал еду, которую взял с собой. Это были домашние сэндвичи — холодные шматки маргарина, всунутые между ломтями отсыревшего хлеба. Вежливость и лютый голод заставили меня съесть один сэндвич. Мэтью надкусил свой и выбросил его вниз, в кусты. Боб видел это, но смолчал.
Мы вернулись в лодку и, тихонько тарахтя мотором, поплыли по озеру с мелкой насечкой дождя. Через некоторое время мы вышли из озера в широкую дельту, где река растекалась по заболоченной низине. Боб показал нам место, где он подстрелил оленя то ли четыре, то ли шесть, то ли восемь лет назад. Берег там поднимался, образуя небольшой скалистый мыс. Мы причалили и залегли за кучкой высоких сосен. Не прошло и получаса, как Мэтью подскочил и сел в крайнем возбуждении.
— Есть, — сказал он.
На противоположной стороне дельты появился из-за деревьев крупный лось, самец. Он подошел к воде и стал пить. Нас отделяло от него ярдов триста — стрелять нечего было и думать. «Зараза», — прошептал Боб и сделал взволнованный жест, показывая, что кому-то из нас нужно подкрасться обратно к берегу и оттуда взять лося на прицел. Но Мэтью словно ничего не заметил. Он встал, поднял винтовку, вдохнул, прицелился и выстрелил. Передние ноги лося подломились, и через мгновение я увидел, как дернулась голова животного, когда его слуха достиг звук выстрела. Лось хотел было встать, но снова упал. Это выглядело так, будто очень старый человек пытается поставить тяжелую палатку. Она поднималась и падала, поднималась и падала — и наконец тот, кто с ней мучился, решил отказаться от дальнейшей борьбы.
Мэтью потер глаз тыльной стороной ладони. Он кинул на нас озадаченный взгляд, точно подозревая, что мы с Бобом как-то умудрились все это подстроить. Меня поразило, что он не начал сразу же бить в литавры и петь себе дифирамбы — действия, которыми обычно сопровождались даже самые крошечные его успехи. «Охренеть», — только и сказал он, глядя на дальний берег реки.
— Одной пулей? Ну ты и снайпер, — сказал Боб. — Чтоб мне сдохнуть, если я хоть раз в жизни видел такой сумасшедший выстрел.
Мы переплыли дельту. Лось лежал в ледяной воде глубиной с фут. Его надо было вытащить на твердую землю, чтобы освежевать. Это был чудесный экземпляр, весь покрытый косматым коричневым бархатом. По уверениям Боба, он весил как минимум тысячу двести фунтов. Мы с Мэтью подошли к лосю и просунули веревку ему под грудь. Другой конец мы завели за дерево на берегу, чтобы использовать его как блок, а потом прицепили к корме нашей лодчонки. Боб запустил мотор, а мы с Мэтью принялись тянуть веревку, стоя по щиколотку в реке. Когда нам удалось вытащить лося на берег, наши ладони были содраны в кровь, а ботинки полны воды.
Мэтью взял у Боба охотничий нож и спустил лосю кровь через глотку, а потом сделал разрез от основания грудной клетки до нижней челюсти, обнажив пищевод и бледную ребристую трубку трахеи. Дух был силен. Я вспомнил тот гнетущий, чуть солоноватый запах, который, казалось, все время витал около моей матери, когда я был ребенком. Мой сегодняшний обед подкатил к горлу.
Мэтью работал молча. Его лицо было сосредоточенным, почти угрюмым. Он умело вспорол лосю брюхо, следя за тем, чтобы не проткнуть кишки или желудок. С помощью Боба он аккуратно вынул внутренности, и Боб отложил печень, почки и поджелудочную. Снять шкуру оказалось дьявольски трудно. Чтобы содрать ее, нам с Бобом пришлось упираться животному в позвоночник и тянуть что есть силы, пока Мэтью перепиливал соединительную ткань. Потом Мэтью отпилил задние ноги и лопатки. Чтобы отнести ноги в лодку, мы подняли их на плечи, как гроб на похоронах. Кровь текла из мяса на мою рубашку, и я ощущал ее жуткое тепло.
