Большевики, очевидно, намекали при этом на Выборгскую губернию, которая, как известно, царскими указами была выкроена из территории России и присоединена к Великому княжеству Финляндскому. Пассекиви>38, вождь финской делегации, понял намек и уже больше к своей аргументации не возвращался, предоставив своим коллегам социал-демократам, членам сейма, убедить большевистскую делегацию в том, что Печенга нужна по соображениям экономическим не финской буржуазии, а пролетариям северных областей Финляндии, не имеющим выхода к Ледовитому океану. Это подействовало – la noblesse oblige[4].
Москва уступила…
Через некоторое время эту же ошибку финляндцы повторили и в своем споре с Швецией по вопросу об Аландских островах – они отвергли принцип самоопределения и стали смотреть на этот вопрос как на внутреннее дело Финляндии. Однако рядом с этим они продолжали настаивать на применении принципа самоопределения… к Восточной Карелии, которая в руках большевиков плохо лежала. Получилась политическая каша в головах у самих финляндцев: старые международные акты действительны и недействительны, принцип самоопределения обязателен и необязателен…
Но это происходило от отсутствия опыта у государственных людей Финляндии в международных делах, от задорности и чрезмерной прямолинейности молодой дипломатии – черт, которыми отличаются все новейшие государственные образования в Европе. Кроме того, с легкой руки Ллойд Джорджа и Клемансо политика «совершившихся фактов» стала здесь обыденным явлением, независимо от того, оправдываются ли они «священными» лозунгами победителей, во имя которых десятки миллионов людей оросили своей кровью поля сражений в Европе, Азии и Африке.
Я наблюдал такую политику совершившихся фактов в маленьком, почти микроскопическом, масштабе на первых же порах моего пребывания в Гельсингфорсе. Тогда (январь 1919) в моде была там идея «унии» с Эстонией. Ей сочувствовали все буржуазные партии – финские и шведские, печать только и жила этой темой. Финские делегации ездили в Ревель, эстонские – в Гельсингфорс, причем во главе движения стояли преимущественно финские интеллигенты, представители либеральных профессий, проведшие всю свою жизнь вплоть до большевистского переворота… в Петербурге. Здесь-то, помнится, они и стали «лансировать» впервые свою мысль об унии между Финляндией и Эстонией еще летом 1917 года при правительстве Керенского. Но русская печать не обратила тогда должного внимания на это движение, Временное правительство – еще меньше. В Финляндии же оно нашло много горячих сторонников.
Они говорили: финский и эстонской народы находятся в близком племенном родстве, о чем свидетельствует прежде всего язык. В экономическом отношении их интересы совпадают, так как они населяют оба берега Финского залива, причем у одной страны есть то, чего нет у другой. Финляндия бедна продовольственными продуктами, но зато богата лесом, камнем, бумагой, Эстония же не имеет никакой промышленности, но зато имеет изобилие сельскохозяйственных продуктов, которые до сих пор шли почти исключительно на удовлетворение петербургского рынка, что, в свою очередь, ставило маленькую страну в положение зависимости от России.
Далее, если Россия как великая держава возродится и окрепнет, она, несомненно, попытается вновь удушить порознь Финляндию и Эстонию. Предотвратить эту возможность можно только тем, что оба берега Финского залива в государственно-международном отношении составят одно целое, сохраняя каждый свою автономную самостоятельность. В этом случает обе стороны, «инициированные» наподобие бывшей Австро-Венгрии (!) или как в свое время Швеция и Норвегия, хотя и без монархов, получат и необходимые стратегические гарантии – Финский залив будет закрыт для России…
Этот ход мышления, преимущественно же последние (стратегические) доводы, преобладал у всех финских сторонников «унии»; эстонцы относились к ней сдержаннее. Они, за исключением немногочисленной группы социал-демократов, одержавших потом верх на выборах в Учредительное собрание, тогда вообще еще не успели выяснить даже для себя самих вопрос о будущности Эстонии. Говорили о «самостоятельности», о «независимости» скорее из политических причин, но имели в виду автономию в пределах будущей российской демократической государственности или федерацию с возродившейся Россией. Слушали, однако, и финнов, которые именно благодаря своей географической близости и родственности языка имели возможность вести в Эстонии сильную пропаганду в пользу независимости и полного отделения от России, а впоследствии еще больше – англичан, которые давали оружие и снаряжение.
