Линду забавляло подобное положение вещей, и она периодически совершала очередное безумство с целью посмеяться над почтенной публикой. Ей нравилось на официальных приемах слышать у себя за спиной крайне эмоциональные перешептывания и видеть, как люди, стоит только обернуться, сразу натянуто замолкают, узнавать в глазах вновь прибывших огонек неподдельного интереса.
Эти ограниченные обыватели не знали, что значит выехать на встречную полосу и еще сигналить вовсю, чтобы тебе уступали дорогу. Какое чувство испытываешь, оттолкнувшись от края самолета, когда земля несется навстречу, грозя гибелью, а ты до последнего не дергаешь кольцо парашюта. Как, озаренные лунным светом, ослепительны горы в непроглядной синеве ночи. Они не знали…
Линда снова улыбнулась, вспоминая лица подруг и знакомых. Печать постоянства, некоей вечной константы так явственно проступала на них, что становилось страшно. За себя, которую никогда не поймут в этом мире предусмотренности и предопределенности. За этих людей, заснувших, словно околдованных снегами Аляски. Они проживут свои коротенькие жизни и не испытают ни одного сильного ощущения, ни одного по-настоящему глубокого чувства, только эту всепоглощающую стабильность.
Линде случалось бывать за пределами Аляски. Там люди были живее, подвижнее, мобильнее. Может, и правда виновата вечная мерзлота? Хотя вряд ли дело в температуре воздуха и в ландшафте. Деловая жизнь остальной Америки строится на иных основах: там один и тот же товар предлагают очень много фирм, и конкуренция волей-неволей заставляет людей шевелиться.
На Аляске все иначе. Здесь сильные мира сего не конкурируют, просто владеют природными ресурсами или золотыми приисками. А на них, как и на золото, спрос никогда не падает.
О, первопроходцы, осваивавшие эти места! Вы, сотнями умиравшие на дорогах, замерзавшие в ледяных пустынях белого безмолвия! Вы, загонявшие своих собак, не щадившие ни сил, ни здоровья, ни самой жизни, отвоевывавшие землю пядь за пядью у суровой природы и жестоких индейцев! С каким горьким сожалением смотрите вы на своих прямых потомков. Прошло полтора века, а они боятся простуды и мигрени…
И Чак был типичным представителем этого привилегированного слоя Аляски. Как и многие ему подобные молодые люди, он готовился после отца стать владельцем нескольких небольших золотых приисков, дающих если не колоссальный, то, по крайней мере, вполне приличный доход. Впрочем, и сама Линда по своему положению в обществе ничем не уступала ему.
Выделял же ее среди сверстников унаследованный от предков твердый, почти каменный характер и пылкий темперамент, готовый кинуть свою обладательницу в любую самую опасную авантюру. Собственно, за это Линда и слыла сумасшедшей. Правда, было и еще кое-что, в юности…
Прошло много времени, прежде чем она сама себя поняла. Поняла, чего добивается.
А началось все много лет назад, когда умерла Лайза, мать четырехлетней Линды. Отец, человек в высшей степени семейный, не пожелал жить холостой жизнью и через некоторое время женился снова.
Нет, нельзя было упрекнуть его в нелюбви к ушедшей супруге. Дарен Кроу сделал для тяжело заболевшей жены все, что мог, но болезнь оказалась неизлечима. Не век же ему горевать. Тем более он был тогда еще молод. Тридцать три года – не возраст для мужчины-северянина, а в жилах Кроу к тому же текла и индейская кровь. Крепкий, «сработанный на совесть», он выглядел не хуже двадцатилетнего южанина. И Дарен женился снова. Женился по любви.
Сначала Линда не замечала разницы. Мачеха, Анна Кроу, в девичестве Стерн, относилась к приемной дочери нежно, выполняя все обязанности матери. Но очень скоро у нее один за другим появились свои дети, целых трое: Том, Роджер и Джастин. Анна старалась, видит Бог, старалась сохранить прежнее отношение к чужому ребенку, однако это оказалось непросто. Малыши требовали времени и внимания, а Линда к тому моменту уже пошла в школу. Она была старшей и, следовательно, меньше других, по мнению родителей, нуждалась в опеке. Отец тоже с большей охотой возился с сыновьями, зачастую просто забывая о существовании дочери. И уже в семь лет Линда впервые ощутила тоскливое, жгучее одиночество.
