— Голоштанник-то, Голоштанник, — и он залился хохотом. — Голоштанник на вас виды имеет, он мне письмо передал…
Сидалия терпеть не могла этого кривляку бухгалтера. Но письмо всегда остается письмом; письмом, которое говорит о любви, о лунном свете, а может быть, и о смерти, если она не ответит. Теперь, когда лицо ее испорчено оспой, даже письмо Порфирио утешение.
— Покажи-ка. Почерк красивый.
— У Бимбо куда красивей был, он писал ярлычки к треске.
Сидалия протянула руку за письмом, хоть и не собиралась отвечать на него (кто знает, стоит ли вообще это делать?), но уж если сопливого мальчишку смех разбирает и весь город над Порфирио издевается, зачем оно ей? И девушка не взяла послания, только глаза ее погрустнели.
В уборной, куда он отправился вскрыть письмо, Алсидес дважды перечитал его и остался недоволен. Ему вспомнился отрывок из газеты.
Проклятый Младенец спрятал никелевую монету на складе, под мешками, где у него хранились другие монеты — медяки, которые давали ему на чай в богатых домах.
Лобато понятия не имел о таком прегрешении своего ученика. По четвергам, прежде чем отправиться в гавань понырять вместе с оравой парней с Ларго-да-Эстасан, Алсидес любил покутить.
Он шел, засунув руки в карманы, отцовские часы были прочно приколоты булавкой, и, едва завидев Курчавого, устремлялся к лотку тетки Аны. Неохотно, но бояр, вдруг хозяина нелегкая принесет, Алсидес отдавал деньги дружку. И у бутылок с сахарной водой начинался ритуал, повторяющийся еженедельно.
— Тетя Аника! Что послаще?
К каждой бутылке была прикреплена изогнутая трубка, на конце которой красовался вырезанный из цветной фольги бык, всадник, бесстрашный тореро, у самых рогов разъяренного зверя, пикадор, вонзающий бандерилью, и другой, с плащом на боку, или физиономия Чаплина, всем известная по кинофильмам.
— Тетя Аника! Что послаще?
Старуха пожимала плечами, не переставая жевать беззубыми деснами корку. Младенец Иисус трогал фигурки, разглядывал их, улыбался Курчавому, уже посасывающему из трубки, которую украшал мальчик о вилами, и, наконец, останавливал свой выбор на всаднике — тот сидел на гнедом коне, а в руках сжимал длинную-предлинную шпагу, сплошь изукрашенную красным и голубым.
Он пробовал напиток и ворчал:
— Сегодня совсем не сладко… Так и клиента недолго потерять, тетя Аника.
Он пил маленькими глотками, чтобы растянуть удовольствие, и не сводил глаз с бутылки, а когда воды оставалось на три пальца, прекращал пить.
— Эй, давай меняться!
Шумно сопя, они потягивали жидкость леденцового цвета, пока не выпивали все до капли, и со вздохом удовлетворения ставили бутылки на поднос.
— Тетя Аника! А семечки хорошие?
— Из самой Испании привезли, — улыбаясь, отвечала старуха.
— Это где ж такое?
— Там, где солнце садится, — объясняла она, взвешивая семечки.
— Тогда дайте мне… ну, дайте побольше.
Тетка Ана высыпала им семечки на ладонь. Курчавый платил, и они убегали, пронзительно свистя.
Их путь лежал к гавани. У железнодорожного переезда они принимались дразнить сторожиху, подражая брюзгливому гоготанию гуся. Женщина в ответ ругала их последними словами, а они оглушительно гоготали, напоминая о гусе, которого она пыталась однажды стянуть на рынке.
И лишь когда разъяренная сторожиха, выскочив на линию, запускала в них камнем, они улепетывали вовсе лопатки и вместе с ватагой сверстников ныряли у дамбы, проплывая под брюхом у стоявших на якоре баркасов.
Глава восьмая
Дерево в бутылке
Шалости почти всегда сходят мальчишкам с рук, — дьявол, видно, им помогает. Но все же коварная судьба в образе переменчивого Лобато — то воплощенной любезности, то колючего, как чертополох, — сыграла с пареньком злую шутку, которая изменила, быть может, всю его жизнь.
А все потому, что Сидро был ослеплен!
Финансовое положение республики было тяжелым, и страна вынуждена была искать какой-то выход, однако она остерегалась затрагивать интересы преуспевающих дельцов, врагов у нее и так было хоть отбавляй. Вдруг кто-то вспомнил о десертных винах: пусть торговцы платят налог по таксе и ставят на этикетках печать. В прессе и в палатах депутатов шум поднялся страшный, одни возмущались («Это же грабеж средь бела дня!»), другие ликовали («Небось не разорятся потребители шипучих вин и ликеров, если поделятся с бедным государством»), В конце концов большинство поддержало правительственный декрет, который был издан от имени республики и выдержан в наилучших традициях.
