— Что-то будет? Что я теперь скажу?!
Когда на шум примчался хозяин с двумя продавцами, Алсидес только и смог пробормотать:
— Это кошка… большая, черная кошка…
Лобато взбеленился, надрал ему уши, а потом сгреб в охапку и потащил к мешкам, где тот спал.
— Признавайся, парень, не то хуже будет. Какая там кошка?! Сам посуди, разве может кошка столько бутылок сбросить?
Алсидес плакал, кивал головой:
— Кошка, сеньор, да, кошка.
Но тут главный продавец, сеньор Мануэл, — он рылся в углу среди мешков и знал, что делает, — крикнул хозяину, что нашел спрятанные деньги.
— Деньги?!
Лобато так и подпрыгнул. Он бросился к Мануэлу, выхватил у него монеты и подскочил к пареньку, все еще оплакивающему свое несчастье.
— А это чье?!
Китаеза не в силах был отвечать. Он судорожно рыдал, и слова Лобато еще больше огорчили его.
— Не отвечаешь… Ну так я полицию позову.
Явился огромный солдат с закрученными по-кайзеровски усами. Вытянувшись во фрунт, он выслушал Лобато, свирепо поглядывая на парнишку, и вдруг потащил его за собой, да так стремительно, словно задался целью оторвать ему руку. Алсидес отчаянно сопротивлялся. Он не переставал твердить: «Я не крал, не крал», так испугала его толпа, собравшаяся около дверей.
У входа в полицейский участок была толчея, повсюду шмыгали мальчишки и досужие кумушки; с криком и хохотом сбежалась делая орава любопытных торговок.
— Ай да Младенец Иисус! Вот те на! Ай да Проклятый Младенец! Ох, бабоньки!
Только одна старуха сказала соседкам:
— Кто крадет у воров, тот прощен на сто годов.
Но даже ей не сумел бы Алсидес объяснить, в чем дело.
— Где ты взял деньги? — рассеянно спросил сержант, роясь в бумагах, которые лежали перед ним на колченогом столике. — Ты знаешь, что такое карцер?.. Нет?! Так вот узнаешь. Там крысы ростом с кролика. Номер двадцать седьмой! Дай ему хлеба и воды!..
Алсидес перестал плакать и без колебаний направился к солдату с кайзеровскими усами. Сержант не понял поведения мальчишки, истолковав эту покорность как доказательство его вины.
— Ты пробудешь там всю ночь, — вынес он скрипучим голосом приговор.
Солдат отворил дверь карцера, с отвращением передернув плечами, и улыбнулся Алсидесу дружеской улыбкой, которую тот надолго сохранил в памяти. Примостившись в углу на ящике, Китаеза вполголоса засвистел; он понимал, что его жизнь меняет курс.
Глава девятая
Ночь без просвета…
По коридору полицейского участка еще бродили холод и ночные тени, когда номер двадцать седьмой разбудил Сидро. Он спокойно дремал, и, наверное, ему что-то снилось, потому что по его скуластому лицу блуждала улыбка, безмятежная, как утренняя заря.
— Ну, как ты?!
— Доброе утро, — ответил Алсидес. — Да ведь ночь еще! — поправился он, увидев, что не рассвело.
— Поди намучился здесь?
— Да вроде нет. Спалось лучше, чем на складе… — И он потянулся, чтобы размять затекшие руки и ноги.
— Знаешь, тебя отпустили. Можешь идти на все четыре стороны. Почему ты ничего не сказал нашему сержанту?
— А что я мог сказать?.. Он думает, что я вор, а я не крал. Не крал, да и все тут. Душой моего отца, моей матери клянусь. Мне эти деньги на чай давали… Коли дают тебе деньги, они твои, верно, сеньор полицейский?
— Но Лобато твой друг.
— Мой друг… У меня здесь не было друзей, только сдается мне, что быть другом — это совсем другое.
— Он попросил нашего сержанта, чтоб тебя выпустили. Он добрый, хозяин твой…
Алсидес встал, провел рукой по лицу, словно хотел омыть его прохладным ветерком, веявшим из коридора, вопросительно взглянул на солдата и улыбнулся.
— Ну, беги, постреленок. И смотри не возвращайся. Даже мне здесь служить зазорно.
Мальчик сунул руки в карманы, чуть поеживаясь, словно утренний холодок покалывал кожу. Или то был нервный озноб? Полицейский что-то сказал ему вслед. Алсидес не расслышал. У выхода он обернулся.
— Если за мной Лобато придет, так передайте ему, пожалуйста… Пусть возьмет себе мои деньги, там больше пяти милрейс. Пусть добавит их к тем, что у меня отобрали…
— Ты не вернешься в лавку?
— Нет, я иду в жизнь!
И, насвистывая, как некогда его отец, звонко, заливисто, он сбежал по ступенькам. Группа торговок проскользнула мимо него в темноте… Ему так хотелось повидать Курчавого, поделиться с ним своими горестями… Он знал, что никто его ни в чем не заподозрит. Но разве он сможет пойти по улицам днем, при свете? Разве сможет забыть когда-нибудь, как над ним вчера измывались?
