Ходил из угла в угол, заложив руки за спину, будто их прятал. Должно быть, они были ему неприятны? Взгляд его опущенных глаз блуждал. Остальные сторонились его, не скрывая отвращения. Думаю, он чувствовал эту неприязнь и пользовался ею, запугивая новичков и малодушных.
Возможно, его раздражал шум или вдруг прорывалась долго сдерживаемая злоба, но только он менялся прямо на глазах. Его молчаливость, вкрадчивая походка, его отчужденность внезапно исчезали. Растолкав заключенных, он в один миг оказывался посреди комнаты и, стиснув зубы, нажимал на спуск воображаемого автомата.
Та… та-та-та… та… та-та-та…
Мороз подирал по коже, когда я глядел в его неподвижные глаза, нечеловеческие, безумные зрачки. (Если бы ты его видел, Мануэл, как бы ты сейчас рыдал со мной вместе!)
Та… та-та-та… та… та-та-та…
— Не путайся под ногами! — вопил он.
Потом как бы ставил автомат — к правой ноге, точно поджидал новую партию пленных, — и даже не удосуживался вынуть спичку изо рта. Когда шум стихал, он садился и продолжал рассказ:
— Едва я вошел, он прямо-таки остолбенел. Он сидел на диване вместе с инженерами и не мог с места двинуться. Мои глаза его не пустили, я уверен. Я выхватил пистолет и спросил: «Ты знаешь, что я честный человек?»
Он кивнул головой, а мне противно стало. По-моему, он должен был до конца твердить, что я такой, как другие, которых он приказывал обыскивать. Я услышал стон: он хотел что-то сказать, но язык его не слушался. Такой спесивый, точно в жилах у него голубая кровь текла, а тут и пистолета у меня из рук вышибить не сумел.
«Ты знаешь, что я тебя сейчас кокну?»
Я и не думал никогда, что у человека может так дрожать челюсть. Верно, у него связки лопнули, вот здесь, за ушами. (Дрожащими пальцами Алсидес пощупал шею.) Он упал на колени, протянул ко мне руки. Нет уж, это ни к чему. Раньше чем он их сложил, я выстрелил ему вот сюда, в горло, чтобы он больше не орал и никому не приказывал: «Проходи, я тебя обыщу».
В горле у него появилась дырка, кровь брызнула фонтаном. Свинячья кровь! Я честный человек!.. Но я ни о чем не жалею. Увидев его глаза, я вспомнил о глазах тех, кого убивал издали… То были глаза в ночи, я их никогда не забуду. Я больше не мог расстреливать ночью. Эти глаза кричали, умоляли, грозили. Я прицелился и выстрелил ему в правый глаз. Он задергался всем телом у моих ног, как животное, как лошадь; я видел в Лезирии, как умирала лошадь… И как другие люди… Я выстрелил ему в левый, еще живой глаз — он преследовал меня повсюду, хоть я и стоял на месте. Остальную обойму я всадил ему в голову, чтоб скорее прикончить.
Нет, никто меня не схватил. Они, видно, решили, что одну пулю я приберег для себя. Идиоты!
Он воспроизводил все движения — и свои и того, другого, — конвульсии, угрозы, крики ужаса, — таким голосом, какого я даже в тюрьме не слышал. Это была почти галлюцинация.
Короткие, отрывистые фразы, произнесенные сквозь зубы, стиснутые кулаки, бледное, искаженное ненавистью, а может быть, страхом лицо — все это вселяло ужас. Внезапно он начинал пританцовывать и петь. Мы следили за ним, не зная, что страшнее: его рассказ о преступлении или это трагическое веселье пляски в честь «подвига».
Минуту спустя Алсидес уже сидел один, вдали от всех. Руки его то сжимали голову, то безвольно скользили по лицу, оливковые глаза были плотно закрыты, словно он боялся, открыв их, увидеть все ту же картину. Так он сидел долго, одинокий, чуждый нам, а потом лез на нары, проверить, получилась ли складка на брюках. Он целыми днями держал их под матрацем, исправляя какую-нибудь погрешность, стряхивал с пиджака пылинки и все не мог наглядеться на свои два галстука.
Впервые услыхав его рассказ, я с трудом удержался, чтобы не крикнуть: «Уберите отсюда этого бандита! По какому праву его поместили в нашу камеру?!»
Я спросил, за что он сидит, и он ни секунды не колебался с ответом; он был горд своим геройством. Дружба Алсидеса отталкивала меня, и я старался держаться от него подальше.
Но вот как-то раз я стоял у решетки, что отделяла нас от окна, и следил за полетом голубей, купавшихся в мягком вечернем свете. Вдруг позади раздался его голос, сдавленный, дрожащий:
