Глава третья
Да здравствует смерть!
«Да здравствует смерть! Экая чушь, экая чушь собачья!» — такие мысли вертелись у меня в голове, пока я вместе с ребятами из моего отряда карабкался в кузов грузовика, Взводным нашим был испанец по прозвищу «Наваррец», выпивоха каких мало: вино лакал, как воду, да вдобавок еще ходили слухи, что любил он пулям кланяться.
Пришло известие, что противник повел атаку на высоту в двадцати километрах от города, и надобно было удержать ее любой ценой, а не то враг зашел бы нам в тыл и еще, чего доброго, вышиб бы нас с наших позиций. Выкликнули на это дело добровольцев, но вызвались все — никто не посмел уклониться, и пока наши ребята горланили эту идиотскую здравицу смерти, я все размышлял, что бы мне такое придумать, чтоб не дать себя укокошить за здорово живешь. Раненым, что ли, прикинуться? Или, может, повезет — и вправду получу легкое ранение в руку или там в ногу, и тогда на месяц, а то и на два отвяжусь от этой проклятой войны.
На шоссе пули вокруг сотнями летали, да, видать, судьба меня берегла до поры до времени, — хоть иной раз сдается мне, зря она старалась. Не успел я хорошенько осмотреться в этой суматохе, — ясно уже было, что попали мы в изрядную переделку, — как появились грузовики, а в них раненые навалом, потому как носилок на всех не хватало. А потом мы увидали грузовик, полный мертвяков, он затормозил неподалеку от нас, и капрал-француз сказал нам, кивнув на убитых:
— Мост обороняли, приказ был нипочем не отходить, а те врукопашную, вот из двухсот восьмидесяти четверо только и уцелели.
Офицеры суетились, отдавали и тут же отменяли разные бестолковые приказы, и я скоро смекнул, что они трусят еще больше нашего: дело-то заварилось нешуточное. У арабов английские винтовки, пулеметы (интересно, какие это сволочи продают им оружие?), и гранаты у них — мы их апельсинчиками называли — почище наших: где разорвется, так что твой снаряд вдарит. Тут, откуда ни возьмись, капитан Мишле, тот самый, инженер, и отдает приказ: выкинуть трупы из машины, грузовики, мол, до зарезу нужны для подкрепления. Свалили мы покойников в кучу, облили бензином… В этом дьявольском костре сердце у меня тогда вконец обуглилось. Припомнил я, как гумно поджигал, но что такое хлеб перед людьми, а ведь это все люди были, товарищи наши, и ежели бы я был там, на мосту, то теперь тоже лежал бы в этой куче, как вот этот коренастенький, вроде меня, только волосы чуть потемнее и борода, видать, еще не росла. Я хотел вытащить его оттуда, чтоб отнести к раненым, а потом схоронить в братской могиле, но капитан обозвал меня идиотом и так двинул по башке кулаком, что я не устоял на ногах и брякнулся на своего мертвяка. Вскочил я с него без памяти и к грузовику, а Наваррец тут как тут — наставил на меня винтовку и говорит:
— Из моего взвода чтоб никто и в мыслях даже не имел бежать — пристрелю, как кролика. Ты меня, парень, знаешь: я шутки шутить не люблю.
Вовремя он меня упредил. Я как раз собирался померяться с ним в меткости: кто кого ловчей подстрелит, и всерьез замыслил удрать, как только запалим факелы и начнем кидать их в эту страшную кучу мертвецов. Наши ребята мигом их раздели, и те, кому это было не впервой, полезли шарить по карманам убитых и тащили все, что попадалось под руку. Я вспомнил про свои часы и запихнул их поглубже в потайной карман, а потом тоже позарился на поживу, да только мне уж последки достались: несколько монет, браслет золотой да фотографии. Недолго, однако, добыча при нас оставалась: капралы заметили и все у нас отобрали, — врагов, мол, будете грабить, успеете набить карманы. Ясное дело, все это они себе захапали.
Едва мы снова погрузились в кузов и нам выдали по банке консервов и фляги наполнили спиртным, как вдруг где-то совсем рядом затарахтели пулеметы, засвистели пули, забухали мины и тучами заклубился белый дым. Тут всех нас затрясло как в лихорадке, внутри и снаружи, так что капралу пришлось для поднятия духа затянуть гимн Легиона, — он ждал, видно, что мы подхватим, но у нас зуб на зуб не попадал со страху, и тогда он велел всем глотнуть из фляжек для храбрости. Арренега не помня себя крестился, а я все облизывал языком пересохшие губы — во рту у меня огнем горело, только водка привела меня в чувство, и я не выпрыгнул из грузовика. К тому же слова Наваррца мне припомнились. Вдруг на дорогу выскочил какой-то офицер, остановил колонну и приказал всем высаживаться: машины, мол, пойдут за подкреплением, — видать, дело совсем худо было. Нас уже никого ноги не держали: как спрыгнули на землю, так здесь же и залегли. Офицеры на нас орут, сержанты и капралы им вторят, а мы знай горланим гимн кто во что горазд.
