Ромашко перекрестился в первый раз открыто, но ничего не ответил.
— Подойдите сюда! — приказал Забродин.
Арестованный оторвался от стула и вперевалку подошел к столику.
— Ваши?
Ромашко оглянулся на стул и спросил:
— Разрешите сесть?
— Садитесь.
Ромашко возвратился на место. «Господи, помилуй!» Он больше не мог оставаться спокойным…
«Все равно умирать! Рассказать? Пусть знают! Нет, нет… А друзья, которые остались там? А клятва?»
Ромашко с тоской посмотрел в окно, где догорал день… Потом на Забродина, который терпеливо ждал, что он ответит.
В этот момент в кабинет вошел дежурный.
— Товарищ полковник, вас просит к себе генерал…
— Иду. Посидите с арестованным.
Поднимаясь по лестнице к генералу, Забродин чувствовал себя прескверно. Парашютисты врут, каждое слово приходится вырывать с боем, ловить, изобличать… Ромашко молчит. Дни и ночи мелькают, а выходят какие-то крупицы! Просвета не видно. А что делать?
Забродин решительно распахнул дверь кабинета. Вид у генерала был озабоченный.
— Что нового?
— Все то же… — Забродин подошел к большому столу, за которым сидел генерал Шестов, и остановился.
— Н-да! Присаживайтесь, — в голосе генерала проскользнула досада.
Генерал постучал карандашом по столу.
— Нам дали еще два дня… Потом дела нужно передавать в суд… Что Ромашко?
— Молчит.
— И вещественные доказательства не помогают?
— Пока нет.
— К сожалению, ничего поделать нельзя. Такой момент. В мире снова неспокойно. Милитаристы подняли головы: кричат, что мир на грани войны. И сваливают вину с больной головы на здоровую. В общем, срочно нужна публикация. Они и впрямь считают, что могут взять нас голыми руками. Нужно окунуть их в собственное творение…
— Может быть, с Ромашко еще повременить?
— Какой прок? Даже если он и сознается?
— На пятерых — дела в суд?
— Да. У нас останется Красков и та пара, что явилась с повинной.
— Есть.
Покидая кабинет генерала Шестова, Забродин так и не мог ответить на вопрос: какой прок? Он знал, что завязавшаяся «игра» Краскова только с участием Ромашко могла бы дать эффект… Но будет ли толк от Ромашко?
А Ромашко в который раз мучительно вспоминал свое прошлое. Слова полковника все глубже проникали в его сознание, ворошили забытые обиды, заставляли задумываться над тем, правильно ли он живет? Он заново переживал все, что с ним произошло на чужбине.
«Клятва! Он дал клятву и не может ее нарушить. Иначе покарает бог!.. Но ведь следователь и так все знает. Даже нашел снаряжение. Никакой клятвы он не нарушит.
А друзья! Хороши друзья! Чем они помогли тогда, в Кельне? Только помешали, паразиты, не дали отвести душу!» Это было в пивной, в просторном полуподвале напротив «Дома», как немцы называют Кельнский собор.
Едва Ромашко переступил порог пивной, как увидел Цванге. Ганс сидел за деревянным столом, широко расставив локти и держал в руке большую пивную кружку. Он смеялся… Ромашко охватила ярость.
— А-а, сволочь! Вот ты где! — с решительным видом Ромашко направился к нему.
— Herr Romaschko! — воскликнул Ганс и поднялся навстречу. Кончики его рыжих усов намокли от пива и свисали вниз.
— Ух ты гад! Фашист! Еще усы отрастил! — Ромашко замахнулся, чтобы одним ударом сбить с ног. Но за руку кто-то схватил сзади. Ромашко обернулся. Держал Чуркин. Тот самый дядя Вася, который свел его с «Пахарями» и уговорил не возвращаться на Родину.
— Это же Цванге!..
— Брось, Пантелей, пойдем.
Вошел Забродин.
— Надумали? — полковник прошелся по кабинету. — Голос его звучал глухо. — Вы скрываете правду. А завтра другой диверсант, из ваших же, выставит маяк там, где живет ваша мать. Ваши хозяева взорвут атомную бомбу. Этого вы хотите?
Ромашко вздрогнул, оторвал глаза от пола и спросил:
— Где моя мать?
— Люди, которые послали вас сюда, говорят, что верят в бога? — Забродин не расслышал вопроса или не захотел ответить.
Ромашко не сводил с Забродина глаз.
И полковник видел, что выражение его лица постепенно менялось: колебание, нерешительность…
— Отвечайте же, — настаивал Забродин.
— Верят…
Вместе с этим словом «верят» Забродин понял, что молчание кончилось.
— Но ведь они кощунствуют! Прикрываясь именем бога, и лгут, лгут без конца!
