Он резко поднялся со стула и ушел в ванную комнату.
Забродин и Михайлов переглянулись: Пронский сам не свой.
Они договорились спать по очереди — чем черт не шутит. Первую половину ночи должен был бодрствовать Забродин. Ему уже приходилось стоять часовым на посту. Два-три часа — не трудно. Там можно двигаться, разминаться, разгонять сон. И ждать, когда придет смена…
Ночью же в гостинице, в одном номере, не устроишь дежурство в несколько смен. Забродин не представлял, как трудно лежать в постели, когда нельзя шелохнуться, когда потушен свет и нужно создавать видимость сна.
Рядом с кроватью Забродин поставил стул и на него сложил одежду. Маузер и часы сунул под подушку.
Свет погасили. Шторы на окне умышленно не задвинули, чтобы в комнату падал хотя бы отраженный свет уличных фонарей. Но освещение было настолько слабым, что Владимир не мог разглядеть даже свой костюм на спинке стула.
Забродин передумал обо всем, что было сделано за эти дни. «Пока все складывается благоприятно, Михайлов — молодец, тогда в поезде, не встал и удержал меня… Пронский и не помышлял о плохом… Напрасно я горячился: «Сорвать стоп-кран! Начать поиски!» От этих воспоминаний Забродину стало неловко, и он чуть было не заворочался в кровати. «Но все же с Пронским происходит что-то непонятное».
Затем мысли его перенеслись в Москву… «Что сейчас делают дома? Вероятно, еще не спят. Для Москвы десять часов не позднее время».
Становилось все труднее лежать неподвижно, поза казалась неудобной, ноги стали затекать. Владимир осторожно посмотрел на светящийся циферблат часов: прошел всего час. Медленно повернулся на правый бок и на минуту затих. Посмотрел в сторону окна. Кроме сероватого прямоугольника проема, ничего не видно.
«А что означают его слова о цели жизни? Почему произошла перемена в настроении? Странно… А может быть, пустяки?»
Все сильнее хотелось спать. Забродин помассировал пальцами веки. Стало немного легче. Когда глаза стали снова закрываться, тихо повернулся и лег на спину. Опять потер веки, лоб. Поднес к глазам часы: только двенадцать! Михайлова нужно будить в половине четвертого. Еще три с половиной часа!
Вдруг он услышал скрип, Забродин притих… Показалось? По-прежнему темно, даже стало темнее, видно на улице погасили фонари. Он мог различить лишь проем окна. Михайлов лежал на кровати рядом, Владимир слышал его ровное дыхание, какое бывает только во сне.
Скрип не повторился, но Забродин лежал в напряжении. И вдруг снова, едва слышно. Теперь половица! Он затаил дыхание. Дом старый, массивный. Пол, хотя и собран из добротного дубового паркета, но от времени рассохся и кое-где поскрипывал.
Забродин различил мягкие шаги. Осторожные шаги босого человека. Они делались отчетливее, приближались к двери в их спальню. Владимир уже отчетливо их различал: шаг — остановка, шаг — остановка… Потом еще шаг медленно, размеренно… Все ближе к проходу, где висит портьера.
«Что задумал Пронский? Как поступить? Разбудить Михайлова?.. Нельзя. Пронский услышит. Если он что-либо задумал, это вынудит его на крайние действия. Потребуются решительные меры и с их стороны. Тогда бесславно закончится дело, на которое затрачено столько усилий и возлагались большие надежды! Нет, нет. Нужно тихо лежать. Михайлов часто говорил о выдержке. Нужна выдержка во что бы то ни стало! Но где тот предел, до которого нужно проявлять выдержку и за которым будет непоправимое ротозейство?!»
Тем временем Пронский подошел вплотную к проходу в их комнату. «Стоит, что-то выжидает. Может быть, слушает, спят ли?» Забродин замер. Он никогда в жизни не был на охоте, но, вероятно, в таком же состоянии находится охотник, выжидающий в засаде хищного зверя. «Еще немного подождать! Еще рано! Вот переступит порог, сделает один шаг! А что делать, если Пронский нападет? Стрелять нельзя… Пронский должен предстать перед судом… Значит, он остался в душе таким же преступником, каким был заброшен в СССР…»
Владимир готов был в любое мгновение вскочить. Пронский стоял у порога.
Сколько времени продолжалось это, Владимир не знал. Внезапно шаги стали удаляться. Куда? Тише, тише, почти неслышно… «А-а, у входной двери!» Забродин напрягал слух, но в ушах звенела тишина…
