- Гм, Джейн, я понимаю, что ты расстроена по поводу своей работы и все такое, но не думаю, что это выход из положения, - сказал он, отдирая от себя мои руки. Каждый мускул горел в тисках мучительной жажды, вздрагивая под кожей. Я схватила его за рубашку и дернула на себя, порвав ткань.
- Прости меня, Зеб. Но я так хочу есть.
Он выдавил из себя неуверенный смешок, царапнувший по моим нервам. Я чувствовала его страх, насыщенный запах адреналина, видела выступившую над губой испарину. Мой живот заурчал в ответ.
Зеб побледнел.
- Как насчет того, чтобы заказать пиццу? За мой счет?
Я схватила Зеба за руки и прижала его обратно к подушкам.
- Зеб, я не хочу причинять тебе боль, но мне придется.
- Джейн!
Я обернулась и, стыдно признаться, зашипела, когда Габриель с грохотом распахнул входную дверь. Он рванулся в комнату, словно в замедленной съемке, в стильном развивающемся плаще, которые можно увидеть только в фильмах про «Матрицу». Зеб по-девичьи завизжал, когда Габриель отшвырнул меня от него в другой конец комнаты.
- Спи, - приказал ему Габриель. Зеб резко обмяк, выражение слепого животного ужаса на его лице плавно сменилось блаженной дремотой.
- Какого черта ты себе позволяешь? – потребовала я ответа, выбираясь из камина (холодного и темного), в который угодила при падении. – Это тебя не касается.
- Еще как касается! – закричал он настолько громко, что я почувствовала, как эти слова эхом отдались в моей черепушке. – Я – твой Сир. И должен направлять тебя в течение первых дней после обращения. Твое первое кормление - это обряд перехода, таинство. Оно не должно быть потрачено впустую из-за безумного всплеска гормонов. Вот почему я хотел, чтобы ты питалась от меня.
- Я не намерена пить эту гадость! Ни в доме, ни с мышкой она мне не в радость. Нигде, никогда и, уж точно ни с кем я не желаю пить это совсем, - прохрипела я, надеясь, что, невзирая на сводящие живот жестокие судороги, это прозвучало достаточно саркастично.
- Ты что, только что процитировала мне «Зеленые Яйца и Ветчину»[2]?
Заметка на будущее: мой Сир не способен оценить по достоинству поднятый средний палец, продемонстрированный его задыхающимся и корчащимся от боли протеже.
- Джейн, - сказал он, так сильно схватив меня за плечи, что я почувствовала, как гнутся кости. – Мой Сир выпустил меня в этот мир ни с чем. Меня бросили в погребе на произвол судьбы, я восстал абсолютно невежественным. Жажда была невыносимой, беспредельной. Я наткнулся на нескольких испольщиков[3], отдыхающих на крыльце своего дома и наслаждающихся прохладным вечером. Я не знал, как много могу выпить. Не понимал, насколько хрупкими они были.
- Ты убил их?
Габриель кивнул.
- Я не был готов к тому, что случилось, и ничего не мог поделать. Этот человек – твой друг, самый близкий в целом мире. Я не допущу, чтобы твоя новая жизнь в качестве вампира началась с таких сожалений.
- Но я так хочу есть, - пожаловалась я. – И чувствую, что схожу с ума.
- Это не похоже ни на что из того, что ты когда-либо испытывала или испытаешь вновь, - сказал он с грустной улыбкой. – Тебя словно наизнанку выворачивает от голода; все, о чем ты можешь думать, так это о еде, чтобы заполнить эту пустоту. Позволь помочь тебе, - сказал он. – Я недавно питался и могу накормить тебя.
- Они все так говорят, - выдавила я, резко падая на колени. Горло перехватило. Я не могла сглотнуть, не получалось сконцентрироваться достаточно, чтобы вспомнить о том, что мне не нужно дышать. – Уйди. Это слишком… - Обеими руками схватив меня у основания головы, Габриель прижал мой рот к своему горлу. Застонав, я принялась отбиваться от него, но стоило ему ногтями резануть свою яремную вену, как я потянулась обратно.
Я пыталась сопротивляться этому, но аромат его кожи и крови, сочащейся из раны, походил для меня на свежеиспеченное шоколадное печенье с орехами. Звучит дико, но я пытаюсь объяснить свои ощущения такими запахами, которые были бы понятны нормальным людям. Это как если бы меня заперли в санатории для толстяков дня на три, а все это время кто-то водил бы плиткой шоколада перед моим носом. Я хотела крови Габриеля. Я чувствовала инстинктивную жестокую потребность в ней, такую же, как тогда на обочине.
