Днём, при солнышке, окрестность показалась более пригожей, чем вечером. Господские хоромы высокие, в три жилья, ухоженные, вновь ярко расписанные; во дворе, где представлению быть, чисто подметено… Осмотреть двор досконально Васке помешал старенький попик, отец Ферапонт. Он отвел малого в домовую часовню и проверил наскоро, по «Часослову», его познания в грамоте. Напоследок сказал, пригорюнившись едва ли не по-бабьи:
— Чем вразумлять ученичка будешь? Розгою не можно, понеже мамин любимчик, сметанничек, полизун, да и сам ты, отроче, мал зeло… Ума не приложу, к чему бы сия затея. Грамотей, а с бесстыжими весёлыми пришел! Ох, грехи тяжкие…
Своего будущего ученика Васка увидел только перед самим представлением. Полизунчик, толстощекий крепыш лет пятнадцати, развалился рядом с матерью на скамье, поставленной на гульбище второго жилья. Барынька была опять раскрашена, как кукла, соболя на ней горели голубым огнем.
— Пора, ребятки! — Бажен задудел, и Васка, разбежавшись, прошелся колесом…
Потом переоделся за телегой в женкий наряд и танцевал с Баженом…
Потом напялил на себя «козу» и крутился бесом с барабаном на животе вокруг Мишки… Мишка был злой и чуть не зацепил его всерьёз своею лапищей…
Потом Васка отошел в сторону и выбил густую дробь.
Мишка замычал и выпрямился на задних лапах, не отводя беспокойно моргающих глазок от Фили. Бажен подлетел к ним, встал фертом, заслоняя медведчика, и завел свое:
— Ну-ка, Михайла Иваныч, покажи свою науку,
Развей нашей милостивой госпоже скуку,
Покажи, чему тебя в киевских школах старцы научили,
Каким разумом наградили?
Мишка поклонился. Толпа деревенских восторженно загудела.
А как красные девицы,
Да бойкие молодицы,
Белятся-румянятся,
А в зеркальце себя увидевши — пугаются.
Васка охнул и опустил глаза. Мишка сейчас должен был сесть на землю, одной лапой тереть морду, а другою, порыкивая от усердия, свернуть себе под нос кукиш. В толпе раздался одинокий смех, тут же смолкший.
А как малые ребятишки горох крадут?
Медведь неохотно пополз на брюхе.
А как бабы на барщину не спеша бредут?
Фу ты, кажется, пронесло. И как это Бажен забыл? Все шло своим чередом. И когда Мишка, отработав, лёг на спину и задрал к голубому небу все четыре лапы, Бажен, улыбаясь вопросительно, поднял лицо вверх.
У его ног упал, глухо звякнув, кошель.
Скоморохи поклонились. Атаман, разогнувшись, почти пропел:
Для госпожи доброй и тароватой
Покажем игру замысловатей!
Филя пожал плечами, неохотно отстегнул от ошейника цепь, сунул её Васке и встал перед медведем, нагнувшись и руки разведя. Мишка в ответ на это приглашение побороться снова поднялся на задние лапы, сделал два быстрых шага и обхватил поводыря.
Теперь медведчик старался доставить сугубое удовольствие замершим зрителям, для чего ухал, вертелся, кряхтел, а ещё придуривался, будто пытается сделать подножку. И вдруг притих. Васка увидев, что его шея, и без того багровая, начинает наливаться синевой, умоляюще взглянул на Бажена. Атаман кивнул ему, скользнул к борцам, охватил Мишку за ошейник и резко дёрнул к себе. Медведь возмущенно зарычал и повернулся к новому противнику. Филя вывалился из его объятий и, уже сам неволею показывая, как малые ребята горох воруют, отполз в сторону.
Васка помог ему подняться.
— Больно, Филя? Как чуешь, ребра хоть целы?
— Целы… Мишке хочецца спаць лечь, разве ж можно так со зверем?
Весёлых досыта накормили, ключник, ворча себе под нос, отвел им чистую клеть в старом барском доме, оказавшемся теперь на задворках, рядом с конюшней. Поварёнку Воробью, тому самому, что утром разбудил Васку, было приказано топить у них печь, мыть пол и носить еду из поварни.
Ублаготворенный обедом, а пуще того баней, атаман решил оставаться. Томилку он послал на телеге подвезти Филю с медведем до Брянска и сделать кой-какие закупки.
Провожая товарищей, Васка вышел за ворота. Холодный ветер едва не забил ему дыхание. Роща, ещё вчера яркая, огненная, стала сегодня почти черной. Есть же где-то на свете вечно жаркие, полуденные страны, так отчего же нельзя уходить туда на зиму и возвращаться с птицами, с теплом?
