— Но имя еще не все. Оно мало что говорит.
— А что вы еще хотите знать?
Ее голос звучал так высоко и натужно, что слова, которые она произносила, казались тенями слов и звучали так, словно продрогли от холода.
— Так прыгнуть в море — это не по-человечески!
Его холодное лицо исказила хмурая гримаса.
— Странные вещи вы говорите.
— Вы бы убились, если б…если б…
Он снова сделал шаг в сторону моря, посмотрел вниз, в спокойную глубину и сказал:
— Вы преувеличиваете. Здесь не больше пятнадцати, ну, может, двадцати метров — и к тому же здесь глубоко. Да идите сюда, назад. Чего вы убегаете?
— Пропустите меня! — закричала она.
— Я не желаю здесь оставаться. Я… я боюсь.
— Прискорбно. Никак не ожидал такого оборота.
— Пожалуйста, пропустите меня!
— Не думаю, чтобы я согласился. Во всяком случае пока вы мне не скажете, чего вы испугались.
— Почему, — пролепетала она, — почему вы носите меховые штаны?
Он рассмеялся и, не переставая смеяться, обхватил ее за талию и потянул к краю скалы.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Я не собираюсь бросать вас вниз. Но если вам так уж хочется поговорить о штанах, мне кажется, нам следует сесть. Посмотрите, какая гладкая вода, какой цвет, как играет свет в глубине: видели вы когда-нибудь что-нибудь прекраснее? Посмотрите на небо: оно спокойно, не правда ли? Посмотрите на ту парящую птицу, — ее ничто не тревожит, так чего вам беспокоиться?
Она отпрянула, всем весом налегая на обвивавшую ее талию руку: но рука была сильная, он как будто и не почувствовал никакого давления. Не обращал он внимания и на ее отчаяние — она рыдала без слез, как слишком долго проплакавший ребенок, — продолжая говорить в том же легком и приятном тоне непринужденной беседы, пока уставшие мышцы ее тела не расслабились и она не опустилась в пределах очерченного его рукою пространства, больше не порываясь спастись бегством, но со страхом ощущая на своем теле, прямо под грудью близость его руки.
— Нет нужды разъяснять вам, — говорил он, традиционные причины ношения брюк. Есть люди, которые, я знаю, презирают всякие условности, и некоторые из них действительно заслуживают презрения. Но не традиция ношения брюк. Нет, ни в коем случае. Так что мы можем признать необходимость этого предмета и перейти к рассмотрению вопроса о материале! Ну, во-первых, я люблю сидеть на камнях, и для такого хобби это лучший материал на свете: носится долго и вместе с тем мягкий и удобный. Я могу просидеть в воде полчаса, и им ничего не будет, а когда я выбираюсь на берег погреться на солнышке, они не кажутся мне холодными или липкими. Они не выгорают на солнце и не садятся от влаги. О, да есть масса причин, чтобы сделать брюки из такого материала.
— И есть причина, — сказала она, — которой вы не назвали.
— Вы абсолютно в этом уверены?
К этому времени она уже успокоилась: у нее выровнялось дыхание, но лицо все еще было белое и губы слегка подрагивали, когда она спросила:
— Вы хотите меня убить?
— Убить вас! Боже милостивый, нет! С чего я стану это делать?
— Из страха, что я расскажу другим.
— А что, собственно, вы можете рассказать?
— Вы знаете.
— Вы слишком спешите с выводами — вот в чем ваша беда. Что ж, мне вас жаль, а за себя досадно. Ну, раз так, не дам я вам, пожалуй, омара на ужин. Да и по правде говоря не думаю, чтобы вы пошли домой ужинать.
Ее глаза вновь потемнели от страха. Она открыла рот, но не успела произнести ни звука, как он притянул ее к себе и, не спрашивая позволения, запечатал его грубым, нахрапистым поцелуем.
— Это, чтобы предупредить ваш крик. Ненавижу, когда кричат, сказал он с улыбкой. — А вот это, — он снова поцеловал ее, на этот раз нежно, и теперь объятия их длились дольше, — это потому, что мне так хотелось.
— Вы не должны этого делать! — воскликнула она.
— Но я уже, — сказал он.
— Я сама себя не понимаю! Не могу понять, что произошло…
— Да пока ничего особенного, — прошептал он.
— Случилось что-то ужасное!
— Поцелуй! Неужели я вам так противен?
— Я не об этом. Я говорю про то, что во мне, внутри. Я не… я больше не боюсь… по крайней мере мне так кажется.
— Да вам нет причины бояться.
