А как доиграли-допели, Пиханда и примаш Дежо Мренки сгребли друг друга в объятия. Коротенько вспомнили Брезно, Мурань, Бистрицу, Зволен.
— Вот тебе, брат мой! — Пиханда с большим трудом выудил из кармана несколько грошиков. — На пол-литра еще наскребу. Угости музыкантов. За ваше здоровье.
Он высыпал в ладонь примашу денежки и поклонился ему со словами:
— За такую музыку всех вас озолотить надо!
Музыканты опять заиграли. Пиханда еще постоял возле них, поглядел на молодежь, как она сновала в хороводе, подмигнул клевавшему носом Гунару и охваченному печалью Надеру и потопал домой. Зудела у него ладонь, да некуда было сунуть ее. Жгло лоб, да нечем было его остудить. Ноги устало несли Мартина под звездным небом. Впереди дорога убывала, позади — прибывала. В замешательстве он остановился. Казалось ему, что он ничтожно мал и велик. Он съежился, потом распрямился. Оперся о ближайшую изгородь, поднял зоркие глаза к звездам и долго не мог сдвинуться с места. Единая мысль владела им: «А ведь земля и в ночи хороша!»
Валент Пиханда и Ганка Коларова так разгорячились и распалились в нервном и стремительном танце, что, не выбеги они сразу из душного задымленного помещения на свежий вечерний воздух, навстречу влажному ветерку, наверняка истаяли бы как сальные свечки. А как преобразилась ночь! Черные и тяжелые дождевые тучи заволокли небо. Плотный и резкий ветер гнал их по-над карпатскими кряжами и котловинами на восток. Оказавшись в густом мраке, Валент и Ганка вскрикнули изумленно и крепко схватились за руки. Спустя минуту, освоившись в темноте, они разглядели, что вокруг постоялого двора все еще толпится народ.
— Пошли! — Валент потянул ее за руку.
— Куда? — прошептала девушка.
— Пошли же!
Незаметно, сторонясь людей, они прошмыгнули мимо корчмы и часть пути одолели бегом. В изнеможении остановились лишь за двором, за коровниками и амбаром — под деревьями на берегу реки. Укрылись под шелестевшей шапкой плакучей ивы, прислонились спиной к стволу и застыли. Они сдерживали возбужденное дыхание и усмиряли гулко стучавшие сердца. Коснувшись друг друга нетерпеливыми пальцами, обнялись и только тогда слились в поцелуе. И уже не могли оторваться — словно срослись губами, словно в эту пьянящую минуту переплелись корнями. Они почти обеспамятели от блаженства и нежности. В глазах туманилось, подламывались колени, но наконец они оторвались друг от друга — еще минута, и они бы в самом деле потеряли сознание или, кто знает, может, даже с жизнью расстались. Переведя дух, они вновь упали друг другу в объятия.
— Мой! — прошептала Ганка.
— Моя! — прошептал Валент.
— Я так рада, что ты вернулся из гимназии!
— Как радостно было возвращаться…
— Хоть бы уж насовсем!
— Осенью снова уеду.
— Я буду ждать тебя! — Ганка прижалась к нему, крепко обвив руками. — Я всегда буду тебя дожидаться, всегда и везде высматривать. Но ты мог бы и чаще приезжать домой, в те дни, когда не учитесь. Ведь из Кежмарка сюда недалече. Дедушка рассказывал, что, выехав однажды на рассвете из Гиб в Кежмарок на лошадях, к вечеру он был уже на месте. А пешком это еще ближе, напрямки-то еще быстрей. Большую часть пути ты же на поезде проедешь…
— Приеду, не бойся, приеду! — успокаивая девушку, он ворошил ей волосы и прижимал ее голову к груди. Вдруг почувствовал, что у него намокла рубашка и прилипла к коже. — Ты плачешь? — Валент запрокинул Ганкину голову и поцеловал в лоб.
— Не плачу, мне хорошо! — прошептала она. — Это просто от счастья слеза набежала. Правда, я счастлива, Валент. Счастлива с тобой. Счастлива! И люблю тебя, знай… Люблю, люблю!
— И я тебя люблю, Ганка, и я тебя люблю! — Он прижал ее к себе, а сам прислонился к стволу ивы. Его переполняло неизъяснимое чувство. Оно криком рвалось наружу — он закричал бы так громко, что вокруг затрещали бы ивы, распустились бы тюльпаны в садах, но он тихонько простонал, охнул, крякнул… Может, он и вовсе, отдавшись дикому порыву, заорал бы, и Ганка, конечно, заревела бы со страху, развизжалась, но тут вдруг возле ивы объявились две дюжие мужские фигуры и, злобно пыхтя, остановились друг против друга. Валент и Ганка застыли, вытаращив глаза.
