Все частицы её прелестей нам
Присылают красоты образец.
И я преисполнился к ней почтения, о повелитель правоверных, и приблизился к ней, чтобы её приветствовать, и вдруг почувствовал, что и дом, и проход, и улица пропитаны запахом мускуса. И я пожелал ей мира, и она ответила мне неслышным голосом, с сердцем, сожжённым пламенем любви, и я сказал ей: «О госпожа, я – старик, чужеземец, и меня поразила жажда. Не прикажешь ли ты дать мне глоток воды, за который ты получишь небесную награду?» – «Отстань от меня, о старец, – ответила девушка, – мне некогда думать о воде и пище…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто четвёртая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка ответила: «О старец, мне некогда думать о воде и пище». И я спросил её: «По какой причине, госпожа?» – «Потому что я люблю того, кто ко мне несправедлив, и хочу того, кто меня не хочет, – отвечала девушка, – и при этом я испытана наблюдением соглядатаев». – «А разве есть, о госпожа, на всей шири земли кто-нибудь, кого ты хочешь и кто тебя не хочет?» – спросил я. И девушка сказала: «Да, и это из-за избытка вложенной в него красоты совершенства и чванства». – «А чего ты стоишь в этом проходе?» – спросил я, и девушка сказала: «Здесь его дорога, «и теперь ему время проходить». – «О госпожа, – спросил я её, – встречались ли вы когда-нибудь и вели ли беседу, которая вызвала эту тоску?»
И девушка тяжело вздохнула и пролила на щеки слезы, подобные росе, падающей на розу, и произнесла такие стихи:
«Мы были как пара веток ивы одной в саду, Вдыхали мы запах счастья, жизнь была сладостна, Но ветвь отделил одну нож режущий от другой – Кто видел, что одинокий ищет такого же?»
«О девушка, – спросил я, – до чего дошла твоя любовь к этому юноше?» И она отвечала: «Я вижу солнце на стенах его родных и думаю, что это – он сам, а иногда я внезапно его вижу и теряюсь, и кровь и душа убегают из моего тела, и неделю или две я остаюсь без ума». – «Прости меня, – сказал я, – я влюблён так же, как ты, мой ум занят любовью, и я похудел телом, и силы мои ослабли. Я вижу у тебя перемену цвета лица и тонкость кожи, которая свидетельствует о муках любви; да я как могла любовь не поразить тебя, когда ты находишься на земле Басры». – «Клянусь Аллахом, – отвечала девушка, – пока я не полюбила этого юношу, я была до крайности чванлива, прекрасная красотой я достоинством, и пленяла всех вельмож Басры, пока не пленился мной этот юноша». – «О девушка, – спросил я, – а что же вас разлучило?» – «Превратности судьбы, – отвечала девушка, – и моя история с ним удивительна. В день Нейруза[26] я сидела у себя и пригласила несколько басрийских девушек, и среди них была невольница Справа, которая стоила ему в Оматае восемьдесят тысяч дирхемов. А эта девушка меня любила и была в меня влюблена, и, войдя, она бросилась на меня и едва меня не растерзала щипками и укусами. А потом мы остались одни, наслаждаясь вином, в ожидании, пока будет готово кушанье и радость наша станет полкой, и девушка играла со мной, я играла с нею, и то я была наверху, то она была наверху. И опьянение побудило её ударить рукой по моему шнурку, и она развязала его без того, чтобы между вами было что-нибудь сомнительное, и мои шальвары спустились в игре, и когда это было, вдруг, неожиданно вошёл тот юноша и, увидав это, разгневался и убежал, как убегает арабская кобылица, услышав лязг удил. И он вышел…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто пятая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка говорила Хусейну-аль-Хади: «И когда мой возлюбленный увидел, что мы играем с невольницей Сирана, как я тебе рассказывала, он вышел от меня, разгневанный, и вот уже три года, о старец, как я прошу у него прощения и подлаживаюсь к нему и стараюсь его смягчить, но он не дарит меня втором, не пишет мне ни одной буквы, и не передаёт мне ничего с посланным, и не хочет слышать от меня даже малого». – «О девушка, – спросил я её, – он из арабов или из персов?» – «Горе тебе, – воскликнула девушка, – он из числа вельмож Басры». – «А он – старик или юноша?» – спросил я, и девушка посмотрела на меня искоса и сказала: «Поистине ты дурак! Он точно месяц в ночь полнолуния, гладкий и без бороды, и ничто его не порочит, кроме неприязни ко мне». – «Как его имя?» – спросил я. «А что ты будешь с ним делать?» – молвила девушка. И я сказал: «Постараюсь встретиться с твоим возлюбленным, чтобы добиться между вами сближения». – «С условием, что ты отнесёшь ему записку», – сказала девушка. «Я не прочь это сделать», – ответил я. И девушка сказала: «Его имя – Дамра ибн аль-Мугира, а прозвище Абу-с-Саха, а дворец его на Мирбаде». И она крикнула тем, кто был в доме: «Подайте чернильницу и бумагу!» И, засучив рукава, обнажила руки, подобные серебряным ожерельям, и написала после имени Аллаха: «О господин мой, пропуск молитвы в начале моего письма возвещает о моем бессилии, и знай, что, будь моя молитва принята, ты бы со мной не расстался, – ведь я часто молилась, чтобы ты не расстался со мной, а ты со мной расстался. И если бы усердие не перешло пределов бессилия, было бы то, что взяла на себя твоя служанка при писании этого письма, ей помощью, хоть она и потеряла надежду на тебя, так как знает, что ты пренебрежёшь ответом. И самое далёкое её желание, о господин, – один взгляд на тебя, когда ты проходишь к дому по улице, этот взгляд оживит умершую душу. А ещё дороже для неё, если ты начертаешь своей рукой (да одарит её Аллах всеми достоинствами!) записку и сделаешь её заменой тем уединениям, что были у нас в минувшие ночи, которые ты помнишь. О господин мой, разве я не люблю тебя и не изнурена? Если ты согласишься на эту просьбу, я буду тебе благодарна, хвала Аллаху, и конец».
