Я буду далеко. Там, где с сыном гоняю мяч. Там, где дочка сидит у меня на коленях, щекочет мое лицо кудряшками, а я рассказываю ей сказки собственного сочинения.
Жила-была маленькая красивая девочка. Однажды она гуляла по берегу моря. И в это время из воды появился большой дракон. Маленькая девочка очень испугалась, но тут она заметила, что у дракона добрые глаза. Она подумала, что это добрый дракон. И дракон действительно оказался добрым…
* * *
Проходит еще много лет.
Мы стареем. Моя голова уже совсем седая. Кожа вокруг ее шеи становится натянутой.
Умирают наши родители. Один за другим, вначале отцы, потом матери, с интервалом в полтора-два года.
Наш брак вступает в период наивысшего комфорта. Может, все дело в том, что мы просто смирились. Мы понимаем, что остались одни друг у друга, что как-то надо дожить эту жизнь до конца.
Мы очень любим наш дом. Часто меняем обстановку, добавляем какие-то детали. Надо же куда-то девать свободное время.
Часто путешествуем. Куда-то ведь надо тратить эти деньги. Наш холодильник усыпан магнитками, привезенными из разных стран.
В душе я ненавижу этот холодильник, ненавижу эту жизнь. Мысленно я беру широкий нож для разделки мяса и смахиваю им все эти магнитки. Вверх, вниз, вправо, влево. Я разбиваю их на мелкие осколки. Замок Иф в Марселе. Статую Свободы. Морскую звезду из какого-то испанского города. Голландские башмаки. И даже Девичью Башню.
Я ненавижу все эти города, ненавижу Баку. Чтобы жить дальше, мне нужно что-то ненавидеть…
Потом я поправлю одну из магниток, вернусь в гостиную, где сидит на диване она. Я сяду в кресло, раскрою книгу, буду листать страницы, вспоминая, где остановился.
— Какое сегодня число? — спросит она.
— Двадцать пятое, — отвечу я.
— Завтра мы приглашены на день рождения.
— Помню. Хочешь, не пойдем?…
Мы едем домой, слушаем в дороге Сезарию Эвору. Я хочу сменить диск на радио, но она не разрешает. Ей нравится этот заунывный голос. Она смеется и говорит, что я ничего не понимаю.
— У тебя стало больше седых волос на висках, — говорит она.
— Пора бы, — отвечаю я.
Я проезжаю перекресток на зеленый сигнал светофора.
Как всегда, все происходит очень быстро. Вначале нас освещают яркие фары автомобиля, выскочившего из какого-то двора или проулка на встречную полосу, я поворачиваю вправо, избегая столкновения лоб в лоб, влетаю на тротуар, сношу рекламный лайтбокс и, не успев затормозить, врезаюсь левой передней частью машины в угол здания.
Сезария Эвора больше не поет.
Последнее, что я помню, это раскрывшиеся подушки безопасности.
И пронзительную боль. Это больно. Это так больно.
Когда приходишь в себя после наркоза, ты полностью дезориентирован во времени и пространстве. Ты не знаешь, сколько времени прошло, какое сейчас время суток, не знаешь, где находишься.
В тот момент я еще не знаю, что был наркоз и, собственно, операция. Я только пытаюсь раскрыть глаза и увидеть собравшихся вокруг людей. Перед глазами все плывет, чтобы разобрать лица, мне нужно зажмурить один глаз. Рядом с кроватью (я лежу на кровати, да) стоит она. Я вспоминаю аварию, ту жуткую боль. Вижу, что с ней все в порядке. Самое главное, с ней все в порядке. Подушки сработали.
Она не плачет, но глаза красные от слез. С другой стороны стоят мои родители — мама тихо плачет, отец держит ее за руку и что-то говорит. В палате еще люди, но разобрать кто я уже не могу.
Мне хочется встать и уйти из этой палаты, но сил на это никаких нет. Я только могу крутить головой. Хочется пить.
— Воды.
Спустя десять дней я буду дома.
Я буду лежать на диване, заросший щетиной, лохматый и исхудавший.
Я буду лежать на диване, укрытый пледом, а моим лучшим другом станет пульт от телевизора. Смотрим все подряд, весь эфир мой, у меня вся жизнь впереди.
Рядом будут сидеть она и мой врач. Я буду молчать, я устал что-то говорить и объяснять. Она будет рассказывать ему о моем состоянии, о том, что у меня периодически болят ноги. Он будет объяснять, что боль в ногах — это обычное явление, это вполне может быть после случившегося.
Потом врач уйдет, а я замечу, что она плачет. Она торопливо выйдет из комнаты. Она по-прежнему не любит, когда я вижу ее слезы.
