— Уезжаете прямо сейчас? Переждать ночь не хотите? — спросил Ллали.
— Нам пора. Время терять нельзя, — Шаин махнул рукой на прощание. — Удачи на дорогах, воин с рогаткой.
И трое гладиаторов направили трагугов в лес.
— Жаль их, — произнёс Таш, когда дробный перестук муравьиных лап затих в глубине чащи.
— Почему? — удивился Ллали.
— Разве ты не знаешь, в каком направлении они двинулись? В сторону Пустоши Демона.
— Мне кажется, они её объедут. Думаешь, они туда ринулись?
— А куда ж ещё? — Таш пожал плечами. — Они спешат, и им нужны были хорошие скакуны. С трагугами у них, возможно, и есть шансы пересечь Пустошь. Но я сильно в этом сомневаюсь. Оттуда ещё никто не возвращался. Даже верхом на трагугах.
Барханы чёрного песка. Везде. Куда ни глянь. И чёрные скалы, торчащие то тут, то там, будто гребни мифических животных. Пустошь Демона непрерывной тёмной кляксой тянется до самого горизонта, сливаясь с небом. Пустошь, исходящая неимоверным жаром. Ибо знойное солнце щедро разливает свет, а чёрный песок с жадностью его поглощает.
С тех пор, как мы покинули лес миргинов, прошло пять дней. Чем ближе мы были к цели, тем меньше народа встречалось на улицах Дархасана. А вот стражников становилось всё больше. И не удивительно. В кварталах, граничащих с Пустошью, часто промышляли разбойники и воры. Помимо всего прочего, стража отгоняла всяких любопытных, которым на заднице ровно не сиделось и которым просто желалось острых ощущений. И всё это невзирая на дурную славу Пустоши. А нас стража пропустила — гладиаторам вообще многое разрешалось. Особенно это касалось посещения запретных смертельно опасных мест. Хочет какой-нибудь сорвиголова из нашей братии отправиться в Пустошь? Да не вопрос! Значит, ему так надо. А умрёт он или выживет — дело последнее. Ибо если гладиатор, вопреки всем предостережениям, суёт башку в пасть льва… ну дык, в мире полно всяких сумасшедших.
Сидя верхом на трагугах, мы находились у границы Пустоши, обозначенной плавным переходом от поросшей жухлой травой земли к чёрному, будто зола, песку. Головы и лица мы обмотали белой тканью на манер куфии, дабы защититься от солнца, ветра и песка.
— Удручающая картина, — сказала Алая.
Приставив ладонь к бровям на манер козырька, она вглядывалась в даль.
— И не говори, — Орила вздохнула. — Сколько дней мы будем пересекать эту чёрную пустыню?
— Хорошо, что едой и водой запаслись впрок, — я разглядывал унылый пейзаж, и по телу против воли бегали мурашки от осознания, что всё это — моих рук творение.
«Вообще-то, не совсем твоих, — подал голос Вахираз, — если учесть, что ты уже был отделён от меня, когда я начал сеять тут смерть и хаос».
Странный ты. То упорно настаиваешь, что я и ты — одна и та же личность, то… я не понимаю тебя.
«Мы всё ещё разделены и не слились в одно. Я просто тебя успокаиваю. Не нужно чувствовать вину за то, что лично ты не совершал. Но в то же время это не отменяет того, что ты — частица меня».
Я грустно усмехнулся, вспоминая слова из песни группы Siberius «Две стороны».
Кто я такой, когда во мне прячутся два меня?
Заставляя поверить в то, что приносит мне боль!
День за днём я бежал как зверь в степи, прятавшись от огня,
Голос гнал меня прочь, а сам летел следом за мной!
Может, я слеп?
Где-то собственный след
Давно потерял.
Пройденный путь,
Невозможно вернуть -
назад и начать с начала.
«Да. Это как раз про нас. Но у этой песни светлый конец, в отличие от грустного начала».
Концовка песни не про нас, Вахираз. Две не смиренные реки всё ещё не слились в одно в этом теле. Я всё ещё боюсь, и до сих пор не уверен, что там — за гранью жизни и смерти — горит вечный свет, указывающий путь заблудшим душам.
«Тебе ведь указал», — Вахираз усмехнулся.
Только я ничего не помню.
«Вспомнишь. Всему своё время».
— О чём задумался? — голос Алаи отвлёк меня от беседы с самим собой.
С тех пор, как я вернулся из-за изнанки эфира, она вновь сблизилась со мной. Я никак не мог нарадоваться, что снова по ночам сжимаю в объятиях Алаю. А Орила обнимала меня. Так и спали втроём.
— Пытался вспомнить.
— Что? — оживилась Орила.
