– Всем известно, что капля королевской крови перевешивает любые свидетельства о чистоте рождения. Вспомните, разве Вильгельм I, до того как получил грозное имя Завоеватель, не звался при дворах Европы Вильгельмом Ублюдком? А разве правящие ныне в Испании Тостамары не были плодом любви короля Альфонса XI и некоей Элеоноры де Гузман? Даже сейчас некий джентльмен Генри Тюдор, все предки которого имеют бастардную полосу в гербе, пытается доказать Европе, что имеет больше прав на трон, чем Йорки. И если герб, который я дал Кэтрин, пересечет слева направо косая полоса[49], это не лишит чести принцессу из рода Плантагенетов. Она сможет рассчитывать на самую блестящую партию, о какой никогда не смела бы мечтать наследница барона, даже столь славного, как Филип Майсгрейв. Вот все мои аргументы. Если же вы, вместо того чтобы отблагодарить меня, рискнете оспаривать мое решение, я не побоюсь объявить вас душевно больной, даже невзирая на вашу беременность. И в таком случае вряд ли вам стоит рассчитывать видеться с Кэтрин.
Анна боролась с сотрясавшей ее дрожью. В ушах стоял гул. Уильям Херберт говорил ей еще в Йорке: «Вы его пленница, как и я…» Но Уильям надеялся когда-нибудь вырваться из-под опеки Ричарда, у нее же выхода не было. Странная мысль внезапно посетила ее: «Я была его пленницей с того момента, как он обнаружил меня в Нейуорте».
Ричард говорил еще что-то, но она уже не слышала его. Он не успел подхватить ее, как она без чувств рухнула на плиты пола…
Когда Анна пришла в себя, возле нее хлопотали Матильда Харрингтон и Джеральдина Нил. Анна закашлялась от запаха едкой эссенции, которую поднесла к ее носу статс-дама. Потом увидела, что находится в спальне, а вокруг толпится множество людей.
– Вам уже лучше, дорогая? – услышала она рядом участливый голос Ричарда. Он говорил мягко, с волнением. – Вы так напугали меня, любовь моя, когда лишились чувств!
Какой нежный голос! У Анны саднила разбитая им в кровь губа. Она невольно поднесла к ней ладонь.
– Вы ушиблись при падении, Анна. Ох, эти неожиданные и такие опасные для беременных дам обмороки!
И, повернувшись к собравшимся, громко объявил:
– Теперь, когда моя супруга пришла в себя и ей больше ничего не грозит, я хочу поделиться с вами радостной вестью, господа. Герцогиня ждет ребенка, и все мы должны молиться за ее здоровье!
Вечером в Мидлхеме был устроен пир в честь возвращения герцога. Вдоль стен огромного зала расставили столы, на хорах гремела музыка. К колоннам прикрепили факелы из душистого дерева – их было так много, что, несмотря на открытые окна, в зале скоро стало невыносимо душно. Поэтому Ричард не стал возражать, когда Анна, сославшись на головную боль, покинула застолье и поднялась на открытую галерею донжона.
Внизу, во дворе, пылали костры, челядь тоже веселилась. Герцог Глостер велел откупорить для дворни бочонок вина, и люди пили за здравие герцога и герцогини, а также за появление на свет наследника.
Позади себя Анна различила шаги и, оглянувшись, увидела Уильяма. Как и все, он был пышно одет, но лицо его было печальным. Анна попыталась улыбнуться.
– Простите, Уил, но я еще не имела возможности поговорить с герцогом о вашей свадьбе.
Юноша приблизился, взял ее руку.
– И не стоит.
– Но тогда ведь…
– Я остаюсь. Я хочу всегда быть подле вас.
Чистый мальчик, нежный и преданный. Сын графа Пемброка, которого казнил ее отец. Он стал ей ближе всех, он был с ней искренен и всегда стремился оказать помощь. Однако ей давно следовало заметить, как он, замкнутый и молчаливый с другими, оживляется, когда они остаются наедине. Анна чувствовала себя виноватой, но на душе у нее потеплело. Она даже попробовала пошутить:
– Что ж, оставайтесь, Уил. А когда вы наденете рыцарский пояс, я с удовольствием стану вашей дамой.
Ответ юноши поразил Анну.
– О нет. Дама сердца должна быть одна, как и жизнь. Я всегда презирал молодчиков, то и дело меняющих цвета своих возлюбленных. Моей дамой станет та, кого я назову своей супругой. А вы… Вы первая, о ком я думаю непрестанно. Говорят, в моем возрасте это быстро проходит. Но пока… – Он попытался улыбнуться. Потом поднял на нее взгляд, в нем была твердость. – Я больше никогда не осмелюсь заговорить с вами о своей любви. Но я буду счастлив, если смогу быть рядом, служить вам. И простите, если я оскорбляю вас своими чувствами.
