Грег не знал, что именно скажет Эллен. Она хотя бы пыталась его утешить вчера. Она хотя бы говорила, что все не страшно, что это не важно, что все снова будет хорошо. Но он понимал без слов, что ей хочется понять, в чем дело, и не знал, как ей это объяснить. Какая-то часть его существа хотела просто выложить всю ужасающую, страшную правду и молить ее о прощении. Эллен привязана к нему. Он знал это от Кукольника: видел, как она дарит ему любовь даже без вмешательства в его способности.
Да, он скажет ей хотя бы часть правды. Он признается, что действительно был тузом и злоупотреблял своими способностями, чтобы усилить свое влияние, что он управлял людьми. Да, даже ею.
Но не все. Кое-что высказать вслух будет нельзя. Нельзя рассказывать о смерти, боли и насилии. И о том, что он сделал с нею и с их ребенком.
Она нужна ему. Грег отдавал себе отчет в том, насколько отчаянно нужна: об этом говорили подступающая к горлу тошнота и холодный страх, притаившийся под сердцем.
– Сенатор? Мы приехали.
Они остановились у бокового входа в больницу. Агент Секретной службы, ехавший рядом с ним, открыл дверь. Жара и поток солнечного света ударили Грега, словно кулак, заставив заморгать, несмотря на темные очки. Он сунул голову в прохладный, пахнущий кожей салон и сказал водителю:
– Мы вернемся через несколько минут. Только заберем Эллен и ее вещи.
– Сенатор, – сказал стоявший у машины агент, – а это не она?
Грег выпрямился и увидел, что Эллен вывозят в кресле-каталке из больницы в окружении небольшой группы репортеров. Прикрепленные к ней агенты оттесняли операторов и фотографов. Грег недоуменно нахмурился.
Жара, лившаяся сверху, вдруг перешла в мороз: позади Эллен он увидел Сару. Она стояла в помещении, прижавшись лицом к стеклянным дверям.
– О нет! – прошептал Грег.
Он почти бегом ринулся к Эллен. Агенты проложили ему дорогу через стену репортеров. Он увидел, что на кресле-каталке закреплена и ее сумка.
При его приближении она встала. Грег улыбнулся в камеры и постарался не обращать внимания на призрак Сары, маячивший в нескольких шагах от них.
– Милая, – проговорил он, – тебе позвонила Эми?..
Эллен посмотрела ему в лицо – и он больше ничего не смог добавить. Ее взгляд был долгим и пристальным. А потом она отвела глаза. Губы ее были плотно сжаты, темные глаза смотрели сурово и мрачно, а в их глубине пряталось горькое отвращение.
– Не знаю, правда ли то, что говорила Сара, – хрипловато сказала Эллен. – Не знаю… но я что-то в тебе вижу, Грег. Жаль только, что я не увидела этого много лет назад. – Она заплакала, либо забыв, либо наплевав на репортеров, которые их окружали. – Будь ты проклят, Грег! Будь навеки проклят за то, что ты сделал.
Она неожиданно вскинула руку. От пощечины голова Грега мотнулась вбок, а на глазах выступили слезы боли. Потрясенный, он прижал пальцы к моментально начавшей краснеть щеке.
Он слышал стрекотание камер и возбужденное жужжание репортеров.
– Эллен, пожалуйста… – начал он, но она его не слушала.
– Мне нужно опомниться, Грег. Нужно побыть одной.
Она взяла сумку и пошла мимо него к ожидающей машине. За стеклянными дверями Сара поймала взгляд Грега, отдернувшего руку от горящего лица.
«Подонок!» – беззвучно сказала она и отвернулась.
– Эллен! – Грег стремительно повернулся, но обвинение Сары осталось с ним. – Эллен!
Она не пожелала оглядываться. Водитель уложил ее сумку в багажник. Ее охранники открыли ей дверцу.
Будь с Грегом Кукольник, он заставил бы ее остановиться. Он заставил бы ее броситься к нему в объятия в чудесном, счастливом примирении.
Будь с ним Кукольник, он написал бы счастливую развязку. Эллен села в машину и бессильно откинулась на спинку сиденья. Они уехали.
12.00
Метрдотель напрасно ожидал очередной стодолларовой купюры. Отель опустел, и «Белло Мондо» уже не был переполнен посетителями.
Джек привел Тахиона на ланч, но не смог заставить его поесть. Полпорции морского языка остались на тарелке. Джек прикончил свой кусок мяса.
– Кушай, кушай, дитя мое. Как моя матушка приговаривала по-немецки.
– Я не голоден.
– Тебе надо окрепнуть.
Тах возмущенно посмотрел на него и вопросил:
