– Смотрите! – сказал он. – Даже не дрожат. Спокоен, как чертов удав. Вот вам и все сомнения насчет семьдесят шестого. Может, в конечном итоге все к лучшему: те старые дела можно будет забыть.
Джон Вертен и Девон подошли, чтобы оттащить его от микрофонов, и он беспомощно смотрел, как машет руками, отталкивая их и отчаянно хватаясь за микрофоны.
– Убирайтесь! Разве вы не видите, что я в полном порядке? Не мешайте. Дайте мне довести дело до конца.
Джон посмотрел на Девона, а тот молча пожал плечами. Как только они неохотно его отпустили, Грег одернул свой безнадежно испачканный пиджак и опять пугающе улыбнулся камерам.
– Так что я говорил? А, да! – Он снова рассмеялся и погрозил делегатам пальцем. – Это неприемлемое поведение, и я этого не потерплю! – выговорил он им, словно младшим школьникам. – У нас тут возникла небольшая проблема, но все уже позади. Забудем об этом. По правде говоря…
Он захихикал и наклонился к полу, а когда выпрямился, то с его пальца стекали капли густой ярко-красной жидкости.
– В качестве наказания я требую, чтобы вы сто раз написали: «Больше никакого насилия».
С этими словами он протянул руку к белой акриловой доске перед кафедрой и начертил на ней большое расплывчатое «Б». Петля «о» получилась почти неразборчивой.
– Ой, чернила кончились! – радостно объявил Грег и снова наклонился к сцене.
На этот раз он с громким хлюпаньем плюхнул на кафедру что-то мясистое и погрузил туда палец, словно перьевую ручку в чернильницу. Позади него кого-то шумно вырвало, из зала несся визг. Он слышал, как рыдающая Эллен умоляет всех вокруг:
– Уведите его оттуда! Остановите его, пожалуйста!..
Джон и Девон снова подошли к нему и на этот раз схватили его крепко, каждый со своей стороны.
– Эй, прекратите! – громко возмутился Грег. – Я еще не закончил. Вы не можете…
Все закончилось. Хорошо хоть, что все закончилось. Тахион прекратил его контролировать, и он молча обвис у них в руках. Пока Грега уводили со сцены, он старался не замечать полные ужаса лица: Эллен, Джексон, Эми. Он проклинал Тахиона, понимая, что инопланетянин все еще здесь.
«Будь ты проклят за это. Не обязательно было делать это именно так. Не обязательно было вот так меня унизить и уничтожить. Неужели ты не видел, что Кукольник мертв? Будь ты навечно проклят!»
23.00
Тахион лежал в постели. Его хотели отправить обратно в больницу, но он сопротивлялся, словно безумный, и Джек не отдал его в руки врачей. Он согласился, чтобы ему заново забинтовали культю и затянули тугой повязкой ребра, но не больше того. Он даже отказался от болеутоляющего. Потому что где-то в городе сейчас находился его внук, и Таху нужно было сохранять ясность ума, чтобы его найти. Его мозг буквально метался в тесном черепе, но ответом была только тьма.
Боль захватила его в плен, и, свесившись с кровати, он задергался в сухой рвоте. Воспоминания о последних полных хаоса минутах на съезде вернулись и прибавились к полубредовому состоянию. Разум Хартманна пойманным перепуганным зверем бился в железной клетке телепатического контроля Тахиона.
На секунду он дал волю раскаянию, но тут же медленно поднял свою неловкую уродливую культю и всмотрелся в нее. Ненависть сменила мимолетную искру сожаления. «Я больше никогда не буду оперировать. Да будет он осужден на вечные скитания!»
Сжав губы в упрямую, горькую нитку, он выполз из постели. Скрипка лежала в своем футляре. Городские огни, пробивавшиеся в промежуток между занавесками, отразились от покрытого лаком дерева, заплясали на струнах. Он ласково провел пальцами левой руки по струнам, выпустив на волю тихий музыкальный вздох. Ярость наполнила его. Выхватив скрипку, Тахион с силой ударил ею о стену. Дерево разлетелось с отвратительным хрустом. Несколько струн лопнули с резкими неприятными нотами: музыкальный крик боли.
Замах заставил Тахиона потерять равновесие, и он инстинктивно выставил правую руку, чтобы удержаться. И закричал. Черные пятна заплясали у него перед глазами – и внезапно он почувствовал на своих плечах чьи-то руки. Кто-то его поднимал.
– Идиот проклятый! Ты что это делаешь? – спросил Поляков, укладывая его обратно на кровать.
