Но Дионисий без колебаний приказал финикийскому кораблю остановиться, и наши люди взяли судно на абордаж, не встретив никакого сопротивления. Финикийцы только кричали что-то хриплыми голосами и простирали вперед руки, словно пытаясь преградить нам путь. Среди них было множество жрецов в плащах с пурпурной каймой, с расшитыми жемчугом повязками на лбу и с серебряными погремушками и колокольчиками на шее.
— Что они кричат? — спросил Дионисий, опустив меч.
Киприоты, дрожа от страха, объяснили:
— Это священный корабль. Они везут благовония и жертвы для покровительницы мореплавателей — Афродиты Киприды.
Дионисий, блуждая взглядом по сторонам, растерянно дергал себя за бороду. Тем временем жрецы принялись трясти своими погремушками, бранясь и грозно размахивая руками. Дионисий прикрикнул на них, но они присмирели, только когда он взялся за топор.
Вместе со своими ближайшими помощниками Дионисий обошел захваченный корабль. На нем был ценный, но большей частью бесполезный для нас груз — кроме разве что расшитых дорогими камнями и жемчугом священных одежд. Но когда Дионисий хотел осмотреть огороженное помещение на корме, жрецы так крепко вцепились в ткань, которой был занавешен вход, что ее пришлось сорвать. Спустя мгновение он вышел и, покраснев, сказал:
— Там ничего нет — только четыре дочери Астарты.
Мы заинтересовались. Наши киприоты, поговорив со жрецами, выяснили, что четыре девушки предназначаются в дар Афродите Киприде от ее сестры Астарты из Тира.
— Это неспроста, — стали шептаться люди, после чего закричали наперебой, что желают увидеть девушек.
Дионисий, который до сих пор не решил, как поступит с кораблем, со смехом велел вывести пленниц.
Плавной поступью они без страха вышли из своего укрытия — с распущенными волосами, с ожерельями на шее и в набедренных повязках жриц. У одной кожа была белая, как снег, у другой — желтая, как горчица, у третьей — красная, как медь, а у четвертой — черная, как смоль. Все ахнули от изумления, ибо никто из нас никогда еще не видел желтокожих. Самые недоверчивые говорили, что девушку нарочно покрасили. Дионисий, послюнив палец, стал тереть обнаженное девичье плечо, но цвет его не изменился. Девушка же, не сопротивляясь, только глядела на него своими раскосыми черными глазами.
— Не спорю, это неспроста, — сказал Дионисий. — Богиня поняла, что мы не могли сойти на берег и принести ей жертву. И вот она сама посылает нам для себя жертвы, равных которым мы никогда бы не нашли. Мы захватили судно. Оно — наше. И я втыкаю мой топор в палубу в знак того, что мы приносим этот корабль в дар Киприде.
Люди одобрили его намерение, говоря, что они не воюют с богами и девушками, предназначенными им в жертву. Некоторые вполне миролюбиво, скорее на память, забрали у жрецов погремушки и кое-какие украшения, у девушек же не взяли ничего.
Те же, видя, что мы собираемся покинуть судно, вдруг оживленно защебетали, показывая на нас пальцами. Негритянка схватила Дионисия за бороду, а девушка с белой кожей коснулась пальцами моих губ.
— Чего они хотят? — нахмурившись, спросил Дионисий.
Жрецы из Тира нехотя объяснили: девушки считают, что вы должны принести и другую жертву Афродите — богине любви. А так как вас слишком много, они желают выбрать четверых, от которых и примут жертву. Сами жрецы возражали против этого, заявляя, что вправе взять от нас лишь один дар — топор, который Дионисий воткнул в палубу. Но Дионисий, высвободив бороду из рук негритянки, после долгих, тяжких раздумий рассудил так:
— Нельзя останавливаться на полпути. Давайте бросим жребий, чтобы выбрать тех четверых, которые совершат обряд за всех нас.
Решение Дионисия моряки нашли мудрым и благородным.
Богиня равномерно распределила свою милость: в команде каждого из наших кораблей кто-то вытянул счастливый жребий — красный, черный и желтый камешки. Невероятно, но четвертый, белый, достался мне. С ужасом увидев у себя на ладони этот камень, я словно вновь ощутил на губах нежные девичьи пальцы и подумал, что за блаженство меня ждет. Но я тут же незаметно сунул свой камень в руку Микона, ибо он был сообразительнее Дориэя, который наверняка принялся бы мямлить, выясняя, что это я делаю.
