Когда Арсиноя поняла, что я не изменю своего решения, она упала на землю и разразилась горьким плачем. Ее слезы были искренними, так как сына она любила сильнее, чем волчица своих волчат. Женское начало всегда было очень сильно в ней, и она в любых обстоятельствах вела себя так, как подсказывал ей инстинкт.
Ее жалость к сыну смягчила меня; сев рядом, я погладил ее темные волосы.
— Арсиноя, — сказал я, — не из ненависти и не из желания отомстить оставляю я мальчика у сиканов. Поверь мне! Если бы я только мог, я охотно взял бы его с собой ради Дориэя и нашей с ним дружбы. Обиды же на Дориэя я не держу, потому что он, как и все мужчины, не смог устоять перед тобой, о прекрасная Арсиноя.
Она вздохнула и прислушалась к моим речам.
— Видишь ли, место Хиулса здесь, в этих лесах, потому что он — сын Дориэя, а значит, властитель всего Эрикса, — говорил я. — Сиканы всегда называют его Эркле и улыбаются при виде его. Я не уверен, что они позволили бы нам увезти мальчика, скорее всего они убили бы и тебя, и меня, а Хиулса стали бы воспитывать сами. Впрочем, ты можешь, если хочешь, остаться здесь со своим сыном.
Арсиноя вздрогнула и быстро сказала:
— Нет-нет, ничто не заставит меня задерживаться в сиканских лесах!
Чтобы успокоить ее, я сказал:
— Я поговорю о Хиулсе с Ксенодотом. Он расскажет великому царю, что среди сиканов растет царь, потомок Геракла. Возможно, наступит день, и твой сын будет править не только в сиканских лесах, но и во всей Сицилии. Царь персов возвеличит его. Похоже, персидский государь в скором времени, еще при нашей жизни, станет владыкой всего мира.
Эта мысль понравилась Арсиное, глаза ее заблестели, она захлопала в ладоши и произнесла:
— Ты рассуждаешь куда разумнее, чем Дориэй, который так и остался для сегестян чужаком, и никто его не любил, кроме Танаквиль.
— Значит, насчет судьбы мальчика мы все решили, — сказал я с тяжелым сердцем. — А теперь давай поговорим о Мисме. Помню, как ты улыбалась, когда я назвал ее так. Может быть, потому, что первые буквы ее имени напоминают о Миконе? Мне кажется, я уже тогда кое о чем догадывался, поэтому и дал девочке такое имя.
Арсиноя попыталась изобразить удивление, но я схватил ее за запястье и сказал:
— Время лжи прошло. Мисме — дочь Микона. Ты много раз спала с ним, начиная еще со времен нашего бегства из Эрикса в Гимеру. Из-за тебя он начал пить, а ты издевалась над ним, как твоя кошка над мышами, чтобы уяснить себе, сколь велика сила твоих чар, пока не понесла от него. Микон стыдился этого, он не мог смотреть мне в глаза. Признайся, Арсиноя, что дело обстояло именно так. А может, мне стоит позвать сюда Мисме, чтобы показать тебе круглые, как у Микона, щеки и полные, как у Микона, губы?
Арсиноя пришла в ярость. Она била себя кулаками по коленям и кричала:
— О, если бы она унаследовала от меня хотя бы глаза! Богиня так немилостива ко мне, что Мисме так похожа на Микона даже своей приземистой фигурой! Впрочем, это не очень важно, может, бедная девочка подрастет и станет стройной, как деревце. Ладно, Турмс, ты, разумеется, прав, но имей в виду, что вина тут целиком твоя. Не надо тебе было на целые дни оставлять меня в одиночестве — ведь Микон-то постоянно был поблизости. Он так сильно любил меня, что я не могла ему сопротивляться… тем более, что иногда мне хотелось как-то утешить его. Но я очень удивилась, когда забеременела от него. И в этом опять же повинен ты, Турмс, — зачем ты так поспешно увел меня к варварам, что я не успела захватить свое серебряное кольцо и оставила его в Сегесте?
Она взглянула на меня, увидела, что я не сержусь и не собираюсь кричать, и принялась тараторить дальше:
— Микон часто хвастался своими приключениями на золотом корабле Астарты в Восточном море, а меня это раздражало, потому что я хотела, чтобы он узнал, что может пережить мужчина в объятиях женщины. Он был уверен в своей неотразимости, ибо Аура всегда теряла сознание от его ласк. Но, как видно, на эту девушку так действовала бы близость с любым мужчиной. Нет, Микон, конечно, не чета тебе, Турмс, хотя кое-что, надо отдать ему должное, он тоже умел.
