Наутро, впрочем, я и не вспомнил о ней. День выдался по-летнему жаркий, солнце пекло немилосердно и воздух был совершенно неподвижен. Все собаки Сегесте выли в своих конурах, а многие сорвались с цепи и убежали из города. Стаи птиц вылетали из лесов и устремлялись к далеким голубым горам. Сыновья Танаквиль пришли посоветоваться с матерью и заперлись с ней в ее комнате, а незадолго до полудня Дориэй призвал к себе Арсиною вместе с мальчиком и потребовал:
— Мне надоело ждать решения богини. Я хочу знать ее волю! Ты несколько раз отделывалась от меня отговорками, но теперь я настаиваю, чтобы ты показала свое искусство жрицы. От тебя зависит, начну я завтра поход на Эрикс или нет.
Я попытался образумить спартанца:
— Ты, Дориэй, пьян или болен. Неужто ты всерьез собираешься воевать с Карфагеном?
Дориэй ответил мне:
— Ах так! Значит, и ты, Турмс, имеешь отношение к подброшенной к моему порогу падали в окровавленной тряпке? Но даже тебе не удастся запугать меня и заставить сойти с пути, указанного мне богиней!
— Осторожнее, Турмс, не раздражай его, — шепнула мне Арсиноя. — Ты же видишь, что он не в себе. Я постараюсь его успокоить. Мне он верит.
Вспотев от волнения, я стоял за дверью и старательно прислушивался к их разговору, но не сумел разобрать ни единого слова. Мне казалось, что знойный воздух вбирает в себя и глушит все звуки. Город молчал, даже собаки перестали выть; солнце потемнело и стало кроваво-красным. Вся Сегеста была залита таким странным сиянием, какого никто еще никогда не видел.
В конце концов скрипнула дверь, и Арсиноя вышла из комнаты, держа на руках спящего ребенка. Лицо ее было мокрым от слез. Дрожащим голосом она сказала:
— Турмс, Турмс, Дориэй совсем обезумел! Он считает себя богом, а во мне видит морскую богиню Фетиду. Он думает, что она приняла мой облик. Мне с трудом удалось уговорить его поспать. Сейчас он храпит с открытым ртом, но когда проснется, то непременно убьет тебя и Танаквиль, чтобы избавиться от вас.
Я не верил собственным ушам и принялся упрекать ее:
— Это ты не в себе, Арсиноя. Может, у тебя кружится голова от этой жары? С какой стати ему убивать меня? Я еще понимаю, если он захочет избавиться от Танаквиль, которая давно ему надоела, но я-то тут при чем?
Арсиноя охнула, закрыла рукой глаза и сказала:
— Ах, Турмс, это моя вина, но, клянусь тебе, я хотела как лучше и вовсе не думала, что он лишится разума. Видишь ли, Дориэй отчего-то воображает, будто наш мальчик — его сын И наследник. Поэтому он хочет убить тебя и Танаквиль и жениться на мне. И он не считает это преступлением, поскольку ощущает себя богом. Но я совсем не желаю становиться его женой, ведь он настоящий сумасшедший. И с Карфагеном ему никогда не справиться… Нет, я думала, все будет как-то иначе.
Я схватил ее за плечо, встряхнул и спросил:
— О чем это таком ты думала и почему Дориэй мог предполагать, что мальчик — его сын?
— Не кричи так, Турмс, — попросила Арсиноя. — Вечно ты придираешься ко всяким пустякам, вот и сейчас позабыл, что речь идет о твоей жизни. Ты ведь сам знаешь, каким упрямым бывает Дориэй, когда вобьет себе что-нибудь в голову, а придумать он может все, что угодно. Ему с самого начала казалось, что малыш похож на него, а тут еще я решила пошутить и кисточкой нарисовала ему в паху такой же знак, какой, по уверениям Дориэя, имеют от рождения все истинные гераклиды. Я вовсе не добивалась того, чтобы Дориэй отодвинул тебя в сторону, я только хотела, чтобы он сделал мальчика своим наследником.
Она увидела мое лицо, поспешно шагнула назад и пригрозила:
— Если ты, Турмс, ударишь меня, то я пойду и разбужу Дориэя. Я думала, что он будет молчать об этом, но он захотел отобрать меня у тебя и после рождения мальчика ненавидит тебя так, что даже не хочет дышать с тобой одним воздухом.
Мне казалось, что мысли мечутся у меня в голове, как рой гудящих пчел, и каждая из них жалит меня. Я давно должен был догадаться, что Арсиноя что-то задумала и это «что-то» куда серьезнее, чем ее обычные капризы и хлопоты из-за нарядов и драгоценностей.
Сердце подсказывало мне, что она говорит правду и что Дориэй хочет меня убить. Арсиноя заварила крутую кашу, а я волей-неволей буду ее расхлебывать. Внезапно у меня внутри все похолодело, и я спросил:
