Она показала мне следы от укусов на своей худенькой руке и плача добавила:
— Он даже не хочет, чтобы я прикасалась к нему, хотя раньше мы были хорошими друзьями. Мне кажется, у него болят уши. Он часто трясет головой, но когда я трогаю его, тут же хватает меня зубами.
Она открыла дверь псарни, и я увидел, что старая священная собака лежит, тяжело дыша, на соломе, а перед носом у нее стоит нетронутая чаша с водой. Она открыла глаза, которые блеснули в свете луны, но у нее уже не хватило сил оскалить зубы. Кошка Арсинои как тень скользнула мимо меня и начала осторожно крутить вокруг священной собаки. Но Кримисс не обращал внимания даже на нее. Анна испугалась и хотела прогнать кошку, однако я удержал ее, желая посмотреть, что будет дальше.
Кошка попила воды из чаши Кримисса, успокоилась, потерлась о шею собаки и начала лизать ее ухо. Как ни странно, собака ничуть не протестовала.
— Это чудо, — сказал я. — Ведь совершенно очевидно, что эти священные животные знают друг друга. В Египте кошку так почитают, что можно смело убивать всякого, кто посмеет хоть чем-то обидеть ее. Правда, я не знаю, за что египтяне так ценят этих зверьков.
Удивленная девочка сказала:
— Мой супруг болен и чувствует боль, а кошка сумела успокоить его лучше, чем я. Это твоя кошка?
— Нет, — ответил я. — Это кошка моей жены Арсинои.
— Ты говоришь об Истафре, жрице богини, которая убежала из Эрикса? Так это она твоя жена?
— Да, — кивнул я. — Я говорю о ней. У нас недавно родился сын. Ты, наверное, видела его?
Девочка прикрыла рот рукой и засмеялась, но потом сразу же посерьезнела и спросила:
— А разве это твой сын? Почему же тогда Дориэй все время носит его на руках, а эта женщина ходит следом, держась за полу царского плаща? Впрочем, я признаю, что она действительно очень красива.
Я сказал со смехом:
— Дориэй наш друг. Он в восторге от мальчика, потому что у него нет наследника. Но и мальчик, и женщина принадлежат мне.
Девочка с удивлением покачала головой, повернулась ко мне и задала странный вопрос:
— Если бы я была красавицей, ты согласился бы взять меня на руки и приласкать? Мне так хочется плакать!
Выражение ее худенького девичьего личика тронуло меня, я погладил ее по щеке и ответил:
— Я прямо сейчас возьму тебя на руки и постараюсь утешить, раз ты этого хочешь. Я также часто чувствую себя несчастным, хотя у меня есть жена и сын… а может быть, они-то всему и виной.
И я взял ее на руки, и она прижалась мокрой от слез щекой к моей груди, обхватила меня за шею, глубоко вздохнула и сказала:
— Мне так хорошо. Никто не обнимал меня с тех пор, как умерла моя мать. Я люблю тебя больше, чем Дориэя, и больше, чем этого гордеца Микона, которого я как-то попросила прийти и взглянуть на Кримисса, а он мне на это сказал, что привык лечить людей, а не собак. И еще спросил, кто ему за это заплатит.
Внезапно она еще крепче обняла меня и прошептала:
— Турмс, я очень прилежна и легко учусь всему, я хорошо переношу побои и мало ем. Если собака сдохнет, не мог бы ты позаботиться обо мне и приставить нянькой к твоему сыну?
Я удивился и ответил:
— Хорошо, я поговорю с Арсиноей. А ты умеешь нянчить детей?
— Да, мне приходилось ухаживать за недоношенным ребенком, и я сумела выкормить его козьим молоком, так как мать отреклась от него. Еще я умею прясть и ткать, стирать одежду, готовить и гадать на куриных косточках. Я могу тебе пригодиться, но больше всего я хотела бы быть красивой.
Я взглянул на ее смуглое большеглазое личико и мягко сказал:
— Любая девушка может стать красивой, если захочет. Ты должна научиться почаще мыться, как это делают греки, содержать в чистоте свою одежду и красиво причесывать волосы.
Она немного отодвинулась от меня и призналась:
— Но у меня нет даже гребня, и это мое единственное платье. Перед торжеством меня вымыли и причесали, натерли благовониями и одели, но как только свадебный торт был съеден, наряд у меня отобрали. Не могу же я голой ходить к колодцу, чтобы выстирать свое платье.
Из сострадания я пообещал ей:
— Завтра же я подарю тебе гребень и что-нибудь из одежды моей жены. У нее и так слишком много нарядов.
