Как только Дориэй угрожающе глянул на погонщиков, они немедленно засуетились, стали созывать ослов и принялись наперебой уверять спартанца, что невиновны и их не так поняли. Что же до жителей Эрикса, то при виде Дориэя они осмелели, и некоторые даже перебрались через ров, чтобы следовать за царем в город; из почтения они держались от него на некотором расстоянии.
Когда Арсиноя подъехала на своем осле, держа на руках клетку с кошкой, у священной собаки из Сегесты шерсть встала дыбом и она грозно зарычала. Заметив это, Дориэй решил, что лучше ему будет вернуться в город одному, чтобы священное животное не чувствовало себя оскорбленным из-за соседства кошки. Он направился в сторону Сегесты, и вельможи тут же закричали, что его следует убить, однако Кримисс шел рядом с Дориэем, подняв голову и обнажив клыки, и, увидев такого охранника, сегестяне замолчали и снова вернулись к боевым колесницам.
Погонщики из нашего обоза быстро соорудили новые мостки и отправились за Дориэем вместе со своими ослами. Последний из них вез корзину, в которую Арсиноя велела погрузить пьяного Микона. В городе Микон на удивление быстро протрезвел и даже мог держаться на ногах, хотя не слишком-то хорошо понимал, где находится и что происходит вокруг. К счастью, он был таким хорошим врачом, что справлялся со своими обязанностями в любом состоянии; некоторые даже утверждали, что пьяный он лечит лучше, чем трезвый. Он недрогнувшей рукой определял специальной трубочкой глубину ран, вправлял вывихи (результат схваток с сегестянскими атлетами) и прижигал раскаленным железом собачьи укусы.
У меня самого были ободраны колени, рука болела от нанесенной копьем раны, а из шеи прямо над ключицей торчала стрела. Я, разумеется, обломал ее, однако наконечник застрял так глубоко, что Микону пришлось сделать надрез, чтобы вытащить его. Но Микон сказал, что все мои раны не слишком опасны и только будут напоминать мне, что я тоже смертен.
Я вовсе не жалуюсь, а говорю все это лишь потому, что как раз тогда, когда Микон приводил меня в порядок, Дориэй собрал и пересчитал оставшихся в живых фокейцев и предложил всем, кто мог еще держать в руках оружие, отправиться на новую битву. Он сказал: — Я не хотел бы вас утруждать, но сегестяне все еще стоят на поле в боевом порядке, укрывшись щитами. Видимо, нам нужно выйти за ворота и окончательно победить их.
Но фокейцы ужасно возмутились и громко потребовали, чтобы Дориэй удовлетворился собачьей короной. Я, у которого от боли и усталости онемели все члены, решил вмешаться:
— Дориэй, прояви терпение. Я шел за тобой, не отставая, но дальше я идти не в силах.
А Дионисий пересчитал своих людей и заявил:
— Нас было триста, но теперь фокейцев не хватит даже на одну команду пятидесятивесельного судна. Духи не могут сидеть на веслах и поднимать паруса. По крайней мере, я никогда об этом не слышал и не хочу этого видеть.
Дориэй нехотя стащил с головы шлем, глубоко вздохнул и сказал:
— Быть может, я и впрямь сделал все, что мог, хотя еще совсем недавно мне казалось, что только один мой вид обращает в бегство отлично вооруженное войско.
Сыновья Танаквиль тоже подтвердили, что крови пролито уже достаточно и что Сегесте нужны свои гоплиты, дабы не потерять власть над Эриксом. Наступило время переговоров, которые, по их мнению, следовало вести так, как принято у карфагенян. Братья обещали заняться этим нудным делом и не докучать им Дориэю.
Танаквиль же сказала:
— Мои сыновья правы. Сейчас самое время отдохнуть после ратных трудов. Не хочешь ли ты возглавить торжественную процессию и отвести священную собаку в ее загородку? После этого мы останемся с тобой наедине, чтобы без помех обсудить все, что произошло.
Дориэй отсутствующим взглядом посмотрел на нее и слабым голосом ответил:
— Ты так далека от меня, Танаквиль! Мне кажется, что прошло много лет с тех пор, как мы встретились с тобой в Гимере. Ты очень постарела, и щеки твои запали. Но, конечно, я займусь собакой, а потом прикажу воздвигнуть храм в честь Геракла. К сожалению, я не смогу поговорить с тобой с глазу на глаз, пока не будет начато это важное дело.
