– Да поди не первой женой! – вставил доверенный, но полицмейстер не поддержал.
– Действительно, мусульманину дозволяется иметь четырех жен, но так живут пятеро из ста – остальным не по карману. Только если жена не рожает или рожает одних девок, муж заводит себе вторую. Так вот. Выйдя замуж, женщина поселяется во внутренней части дома, называемой ичкари. Мужчины живут во внешней части, ташкари. Богатый сарт выстраивает особую комнату для гостей – мехмонхону. И в ичкари может войти только супруг. Даже отцу и брату не дозволяется переступить тот порог. Дети, родственницы и товарки – вот все ее общение. Изменить мужу практически невозможно. Но некоторые ухитряются.
– Как? – воскликнул Христославников; глаза его горели.
– Ну, к примеру, когда женщина идет в мечеть. Есть особая молитва, приносящая женщинам счастье, – аурат. Совершается она ранним утром, а зимой так затемно. Тут-то бабу в подворотне и поджидают ловеласы, и пытаются соблазнить.
– И что?
На доверенного стало неприятно смотреть: он чуть слюной не захлебывался.
– Изредка, мало кому, но удается, – спокойно ответил капитан. – А сейчас чаще, чем раньше. Сказать по правде, русское владычество не улучшило туземных нравов, а ухудшило. Сарты научились от нас пьянству и разврату. Так вот. Изменщицу очень быстро открывают, и тогда ей один путь – на панель. Развод в мусульманской семье совершается в секунду, достаточно мужу произнести ритуальную фразу. А еще есть вдовы и дочери байгушей – бедняков. Байгушам не до стыда, им есть нечего. Они продают своих дочерей каждому, готовому заплатить. Вот и весь кадр гулящих сартянок.
– Все равно единицы, – заметил Титус.
– Проституция всегда была и всегда будет, – авторитетно заявил полицмейстер. – Даже в таких закрытых обществах, как азиатские. Думаете, в Ташкенте при кокандском владычестве ее не было? Еще как! Публичные дома отсутствовали, это правда. А шлюхи были. Просто они обязывались сообщать полиции о тех, кто пользуется их услугами. А уж шавгарчи, туземные полицейские, потом доили дураков… С приходом же русских стало еще проще. И законы смягчились, и явились новые люди с новыми порядками. Что тут началось! Первыми дали жару солдатки. Знаете, есть среди них такие, которых, как говорится, вся рота хвалит. А потом пошло-поехало. Сначала промысел появился в банях. Но уже в 1867 году, через два года после покорения, в Ташкенте учредили первый публичный дом. Начальство понимало: столько военных, молодые-здоровые, надо предоставить им баб! Сразу эти веселые дома стали держаться вместе. Сначала на проспекте Обуха – это такой подполковник, убитый при первом неудачном штурме Ташкента. Потом их перевели за крепость. А теперь весь квартал расположился на двух улицах: Прачечной и Широкой. Больше двадцати домов терпимости! Половина женщин в них сартянки, половина – русские, есть немного татарок. Но это только зарегистрированные, которые подвергаются медицинскому осмотру. А еще есть секретки. Этих никто не считал. Когда они попадаются при облаве, то местным выдают желтый билет, а приезжих высылают домой. На деле все служанки, горничные, кухарки в Ташкенте занимаются проституцией, но, так сказать, в роли любительниц. Кроме того, каждая пивная содержит собственный штат: двух-трех женщин самого низкого пошиба. Идешь утром на службу, а они выползают на порог в стельку пьяные и пытаются заманить прохожих. Бр-р!
Тут Скобеев погрозил пальцем доверенному:
– Смотрите же, Степан Антоныч! С такими не связывайтесь! Сразу дурную болезнь подцепите.
– Как есть соблюду! – пообещал тот и едва не перекрестился. И тут же вкрадчиво спросил: – Но мы идем в бай-кабак или нет? Господа, кто со мной?
Лесопромышленники отказались. Тогда доверенный кликнул прислугу и велел ей подогнать извозчика, чтобы прямо до места. И вскоре уехал. Портфель он оставил на попутчиков.
Иван Осипович вскоре тоже удалился по делам, и два приятеля отправились гулять по городу. Они зашли в крепость, которую вчера помешала увидеть темнота. Это здесь во время осады Верещагин подсмотрел сюжеты для картин «Смертельно раненный» и «Пусть войдут»… Затем негоцианты отправились на базар. Лыков купил старинный медный кувшин, чуть не тысячелетний, и средневековый батик
