Шмидт шепнул нашим казакам:
— И разволновали же вы, товарищи, Мануильского. Он сказал, что такое видит впервые.
На моей душе было радостно и в то же время тревожно. Вот-вот, думал я, выступит из строя кто-либо из трубачей. А тут не только командующий Фрунзе, вместе с ним — секретарь ЦК, замкомвойск Эйдеман, комкор Примаков и другие известные военачальники. Тревожное чувство не покидало меня.
Начался парад. Весь конный корпус под бодрые звуки сводного оркестра прошел торжественным маршем мимо командующего войсками Фрунзе. Это было зрелище, перед которым меркло все: и разные невзгоды, и личные неприятности.
Но вот закончился и парад. Михаил Васильевич уехал. С Маковского плато, распевая веселые песни, тронулись во все стороны к местам стоянок конные полки. На холмике, мимо которого недавно еще проходили колонны конницы, собрались вызванные Примаковым командиры и комиссары. Приятно было увидеть среди них Евгения Петровского, теперь уже комбрига, и Альберта Генде, командира 2-го полка. Партия создавала командные кадры из опытнейших политработников.
О чем-то беседуя, стояли живописной группой наши дважды краснознаменцы: Примаков, Демичев, Шмидт, Григорьев, Бубенец. Был там и комиссар корпуса Минц. Комкор, обращаясь то ко всем нам, то к Шмидту и Гребенюку, сказал:
— Хочу от имени командования корпуса и, если позволите, товарищи, от имени старых червонных казаков поздравить и Шмидта, и всю вторую дивизию с удачным началом. Товарищ Фрунзе высоко оценил выучку обеих дивизий. Будем надеяться, что новая дивизия не уступит старой ни в чем. Но нельзя забывать, что наши успехи не дают покоя врагу... — Примаков говорил спокойно, уверенно, не торопясь, взвешивая каждое слово, рассчитывая каждый жест. — Недавно перехвачен приказ Тютюнника атаману Левобережья Левченко. Петлюра распорядился к первому августа закончить подготовку к всеобщему восстанию. Правда, теперь уже сентябрь, а восстания нет. Но быть начеку надо. Так вот, приказано атаману Левченко разрушить железные дороги, взорвать кременчугский мост, захватить Полтаву и Харьков. Для оповещения и связи Тютюнник рекомендует пользоваться телефоном, подводами, церковными колоколами и факелами на возвышенных местах... И это нам надо знать. А еще раньше под крылышком пана Пилсудского состоялся в Варшаве слет нечистой силы. Это было семнадцатого июня. Обсуждался план похода на Украину. Борис Савинков, которого петлюровцы считают монархистом, а монархисты — большевиком, подчинил Тютюннику свою организацию — «Союз защиты родины и свободы». От Пилсудского приветствовал этих бандитов его адъютант Девойно-Сологуб. Есть сведения, что Тютюнник уже создал партизанско-повстанческий штаб. Расположил он его в санатории Кисельки под Львовом. Много ценного сообщили нам пойманные второй дивизией атаманы. Кое-что добыли и люди Заковского[31]. Один из них недавно под видом курьера атамана Заболотного гостил у Тютюнника в Кисельках. Нам, конникам, в первую очередь надо держать порох сухим и клинки наготове. Верю: справимся мы со всей нечистой силой, как наш Петя Григорьев справился с Махно. Ведь и на гуляй-польского батька крепко надеялись в штабе пана Пилсудского. А теперь слово имеет комиссар.
Бойцы корпуса хорошо знали своего комиссара. Минц попал в червонное казачество в период перехода, от, войны к мирной жизни. Этот процесс сам по себе был не столь безболезненным. Да и те мирные дни походили больше на боевые. Нэп кое-кого застал врасплох. Речь не о тех, кто, подобно Долгоухову, заливал скуку вином. Таких в корпусе было очень мало. Но находились среди нас неплохие товарищи, которые считали нэп лишь только отступлением, видели в нем конец их прекрасным мечтам. А военком Минц, сплотив коммунистов корпуса, говорил маловерам, куцым мечтателям, что самый большой мечтатель в партии — это Ленин, но он же в ней и самый большой реалист. И доказывал партийным и беспартийным казакам, что нэп — это трамплин для скачка вперед, перегруппировка сил для нового наступления.
И теперь, взяв слово, Минц говорил о том, что уже успела дать Советской власти новая экономическая политика.
