И эти свежие силы в самом деле были уже недалеко. Сначала из-за рощи показалось несколько всадников, потом голова кавалерийской колонны. Сотник Ротарев, покрыв огромное расстояние, привел из-под Калиновки рвавшуюся в бой нашу пятую сабельную сотню. Казаки, заслышав знакомые звуки трубы, полетели вперед. С новой силой ринулись на Стетковцы все наши сотни.
Ротарев, взяв у казака пику, завертел ею над головой. Выбросив страшное оружие вперед, пронзил грудь бандита. Уралец, охваченный боевым порывом, горланил изо всех сил:
Сам Егорий во бое,
Летит на рыжем он коне,
Держит в руце копие,
Петлюре тычет в ж...е.
Запорожец заметил среди гайдамаков крупного всадника на сером коне. Спешившись, разрядил в него винтовку, целясь в знакомую ему смушковую папаху. После второго выстрела раненый Палий, поддерживаемый казаками конной охраны, скрылся из виду. Забрав остаток кавалерии — 20–30 бандитов и покинув свое войско на произвол судьбы, атаман ускакал на северо-запад, к Авратину.
Запорожец, выбив из седла Палия, бросился на коне в деревню. Здесь какой-то бандит выстрелом из-за плетня ранил в локтевой сустав нашего славного лякуртинца.
Эти финальные события так преломились в сознании поручика Доценко. Он пишет, что понемногу их «цепь сбилась в кучу. Началось торопливое отступление. Каждый понимал, что лишь активная оборона может спасти дело и жизнь. Встреченные огнем 300 винтовок и 7 пулеметов, красные повернули. Снова атаковали. Петлюровцы отдавали двор за двором, и наконец «москали» отогнали их от последней хаты... Конница атаковала обоз. О его судьбе узнали те, кому довелось вернуться в калишские лагеря... Отряд потерял тогда 180–190 человек...»
Все это верно, но поручик сильно преуменьшил цифры потерь...
Кончился еще один бой. На площади у церкви расположился боевой обоз. На санитарной тачанке, в гимнастерке с обрезанным рукавом, вытянув вдоль тела перевитую бинтами руку, лежал наш штаб-трубач. Его бледное, бескровное лицо словно светилось. Соседом музыканта оказался его «враг». Семивзоров, раненный в колено, находился в полузабытьи.
Объявив Афинусу благодарность, комиссар велел выдать ему комплект нового обмундирования. Музыкант, пошевелив головой, сощурил воспаленные глаза.
— Ну... если б это сказал Мишка Япончик... другой разговор... А вы, — Афинус с трудом шевелил пересохшими губами, — вы меня обратно понимаете за арапа... Чхал я на робу... Вот комполка хотели писать моей мамуне... Настрочите ей за сегодняшний день...
По дороге из Стетковцев на Матрунки Ротарев подробно рассказал нам о поведении музыканта в бою. Когда пятая сотня, двигаясь на зов трубы, сравнялась с кустами можжевельника, за которыми от бандитских пуль скрывался Афинус, конь трубача, охваченный общим порывом, увлек всадника. Тут преобразился и сам штаб-трубач. Дав волю Стригунку, он, подбадривая казаков, все время сигналил «Тревогу трубят». Вскоре пуля угодила ему в правое предплечье. Перекинув инструмент в левую руку, с распущенными поводьями, не переставая трубить, Афинус летел вперед, пока сотня не опрокинула бандитов. И лишь после этого, выскользнув из седла, он побрел к санитарам...
Еще один дружный натиск — и банда, как стекло под ударом молота, рассыпалась на мелкие куски. Этот Подольский отряд «партизанско-повстанческой армии» Петлюры, предназначенный склонить под атаманскую булаву все южное Правобережье Украины, просуществовал всего двенадцать дней, считая и ту, закордонную жизнь. У нас же он продержался семь дней, а с момента встречи с червонными казаками — три дня.
Петлюровский «Рiдний край» сразу же сообщил: «Во время упорных боев тяжело ранен командир повстанческих войск Палий, что, однако, не помешало его помощнику подполковнику Черному захватить (!) Проскуров...»
В тот самый день, когда Подольский отряд диверсантов под ударами червонных казаков перестал существовать, командующий «партизанско-повстанческой армией» Тютюнник, сколотив на территории тогдашней Польши другой — Волынский отряд, обратился к Петлюре с трогательным посланием, копия которого была вскоре обнаружена у захваченных гайдамаков.
